Снятые шкуры еле-еле в трех санях уместились. Загасили факелы и поехали. Кони немножко отдохнули, и теперь бодро рысили. Оно, конечно, факелы здорово бы помогли, если бы волки повторили нападение, но зимними ночами лучше ездить без факелов. Потому как, при факеле, видно только под ним, а весь остальной мир прячется за стеной тьмы. А без факелов — неплохо видно и дорогу, и окрестности. Стрелы работники собрали, но нескольких недоставало, да десяток оказались сломанными. Серик пополнил колчан из запаса, так что, было чем отбивать новые нападения.

Вскоре кони еще больше оживились, а потом и люди увидели огонь, горящий над воротами постоялого двора. Сонный хозяин, по привычке ругаясь, открыл ворота, прищурясь, спросил:

— Кто такие? Купцы, што ль?

— Купцы, купцы… — брюзгливо проворчал Горчак, вылезая из саней. — Дневать у тебя будем, кони сильно притомились. Снедь своя…

— Эт, как же вы прошли ночью?! Вторую неделю волки шалят, днем проходу не дают…

— Отшалились… Эвон, трое саней шкур…

— Ну, вы и круты-ы… — покрутил головой хозяин постоялого двора.

Отдохнув сутки на постоялом дворе, выехали на укатанный Новгород-Северский тракт, который вскоре свернул на лед Десны, и дальнейшее путешествие было спокойным. Серик пристрастился спать, под скрип полозьев. Его угнетало лишь одно; Анастасия была молчалива, и будто избегала его. Но потом подумал, что отче настоятель и не в такую тоску может вогнать своими речами.

Сани не телеги, а тройки не пары; иногда проходили и по два перегона, так что, Киев завиднелся раньше сроку.

Поднимаясь средь бела дня со льда к воротам, обнаружили, что ворота заперты, а над стеной торчат шлемы стражи.

Горчак проворчал:

— Накаркал… Не иначе, лазутчики донесли, что идет кто-то… Скорее всего печенеги.

С надвратной башни грозно вопросили:

— Што за люди?

Горчак толкнул локтем Серика:

— Разговаривай ты… Мне все еще приходится таиться от Рюриковых дружинников…

Серик задрал голову, крикнул:

— Люди купца Реута!

— Ба-а… Серик?.. С каких это пор ты человеком Реута стал?

— Да только на пару месяцев. Я купеческую дочку в пустынь сопровождал, а то Реутовы стражники все в Сурож ушли, и там зазимовали. Нам ворота-то откроют? Или оставите на растерзание печенегам?

— Откуда про печенегов знаете? — удивился воин. — Они еще далеко. Вече у нас. Народ как узнал про приближение печенегов — сразу в набат ударили. Все ж знают уже, что Рюрик латинскую веру принял. Вот и думают: печенеги снаружи полезут, а он им изнутри помогать будет.

— А почему мы набат не слышали?

— Да давно уж ударили. С полудня шумят на торжище. Многие хотят побить Рюрикову дружину, да и самого его… — стражник отклонился от бойницы, заорал кому-то: — Ворота откройте! Подмога пришла. Там, на торжище, Серик, Батутов брат, не помешает…

Пока ехали до Реутова двора, Серик с Горчаком надели кольчуги, шлемы. Пока обоз втягивался во двор, успели и коней оседлать. Вскочили в седла. И тут к Серику подбежала Анастасия, ухватилась за стремя, запрокинула прекрасное, разрумянившееся от мороза и волнения лицо, выкрикнула:

— Любый мой! Я ждать тебя буду — сколько батя позволит! Добейся чести! — и, выпустив стремя, убежала в ворота, вслед за последними санями.

Серик, ошеломленный, стоял на месте, а Горчак уже мчался по пустынной улице. Наконец пришел в себя и полетел, как по воздуху — душа пела, будто стрела в полете.

При въезде на торжище, Горчак опустил на лицо личину. Серик опускать личину не стал. Кто-то, при виде Серика, весело заорал:

— Ба-а… Серик?! А мы уж думали — ты пропустишь эдакое веселье… Шарап со Звягой во-он там, где Рюриковы дружинники сгрудились…

Горчак проговорил из-под личины:

— Пошли к возвышению. Чую, без моего свидетельства не обойтись. Кажись, Рюрик уболтал маловерных?..

Когда приблизились к возвышению, расслышали голос Рюрика, он рассудительно вещал:

— Это все наветы моих врагов! Ну, рассудите сами; с какой такой больной головы мне, русскому князю, принимать латинянскую веру?..

Тут же, чуть отступя от края, стоял князь Роман. По лицу его было видно, что он и верит, и не верит Рюрику. Тем временем к возвышению вплотную подъехал Горчак. Резким движением откинув с лица личину, медленно выговорил:

— Князь Рюрик, узнаешь меня?

Рюрик машинально ляпнул в полголоса:

— Горча-ак… — но тут же спохватился, и на все торжище выкрикнул: — Вот, поглядите, один из тех, кто наветы распускает!

Горчак, не менее громким голосом, вопросил на все торжище:

— А поведай-ка киевлянам, куда ты ходил походом?

— В Царьград я ходил, воевать против проклятых латинян…

— А я в твоей дружине ведь ходил… Только, помнится мне, что Царьград Маракандой назывался. И твои дружки, германские и франкские крестоносцы, всякие графы и герцоги, тебя так же герцогом Рюриком величали…

Толпа угрожающе наперла, раздались крики:

— Побить их! И вся недолга… Пока печенеги не нагрянули…

Князь Роман поднял руку, он все еще держал толпу в узде, потому как любили его киевляне, заговорил громким, ясным голосом:

— Не гоже русичам убивать русичей! Пусть уходит из города вместе с дружиной!

Кое-кто в толпе был вооружен дрекольем, но большинство были вооружены очень даже неплохо; наряду с топорами, и мечами тоже, на многих надеты кольчуги. Так что, Рюриковым дружинникам тяжко бы пришлось. Они молча стояли в три ряда, перекрывая улицу. За их спинами, спиной к торжищу, стояло еще три ряда. "Бывалые…" — отметил про себя Серик.

Толпа раздумывала недолго, вскоре раздались крики:

— Да пусть уходят! Нешто мы басурманы, своих рубить?..

Воспользовавшись тем, что толпа отхлынула, дружинники ловко сомкнулись в плотный квадрат, быстро прошли к возвышению. Князь Рюрик спрыгнул с помоста, прямо в строй своей дружины. И они пошли прочь, так и не размыкая строя. Незаметно оказавшийся рядом Шарап, проговорил:

— Ишь, выправку показывают… Трудненько было бы порушить такой строй…

Толпа валила следом, выкрикивая угрозы, и что киевляне не всегда такие добрые. На своем подворье, дружинники собрались быстро — люди привычные к походной жизни.

Они вытянулись из ворот не длинной, но грозной железной змеей, и поехали прочь, не оглядываясь. Кто-то из стражников пустил им вслед стрелу, с нанизанной на ней крысой — недвусмысленный намек, что путь Рюрику в Киев заказан.

Серик, Шарап со Звягой, и Горчак долго еще стояли возле ворот и смотрели вслед Рюриковой дружине. Шарап задумчиво пробормотал:

— В аккурат навстречу печенегам пошли…

Серик проговорил:

— Я пойду биться в княжьей дружине в поле…

Шарап засмеялся:

— Князь не возьмет тебя, в строю мешаться… Тебя ж лет пять строю еще нужно обучать! Что с того, что ты первый на мечах? Сеча в тесном строю — совсем другое дело…

— А я стрельцом пойду! — упрямо мотнул головой Серик.

— Што так?! — изумился Шарап.

— Есть причина… — уклончиво отговорился Серик.

— Ну что ж, может, и добьешься чести… — раздумчиво проговорил Звяга. — Лазутчики сказывали, что печенегов идет не шибко много… Слышь, Шарап, я слыхал, Серик сопровождал в пустынь дочку купца Реута…

— Во-от оно что… — понимающе протянул Шарап. — Да-а… Серик, не по зубам ты решил кус отхватить… Сложишь буйну голову…

— А и плевать! Не жизнь мне без нее…

— Што, в первой же сечи боярство надеешься заслужить? Не такой уж и щедрый князь Роман…

— А я сильно постараюсь! — упрямо выкрикнул Серик, и, развернувшись, погнал коня в ворота.

Князь был еще на торжище, о чем-то толковал с купцами и именитыми горожанами. Серик не решился подъехать прямо к нему, остановил коня за спинами купцов, и сидел, раздумывая, как бы приблизиться к князю. Но князь сам подозвал его:

— Эгей, Серик, поди сюда!