— Н-да-а, ледник… — пробормотал Серик, наливая чашу воды. — Я не удивлюсь, что тут и зимы-то не бывает… Но вот татей, тут точно нет. Вишь, ворота не запирает?

Хозяин топтался рядом, всем своим видом показывая желание услужить. Осушив чашу воды, и наливая в нее вино, Серик спросил равнодушно:

— Когда караван-то ждешь?

Хозяин поглядел на небо, пошевелил губами, проговорил нерешительно:

— Я полагаю, завтра к закату придет. Предыдущий-то сегодня с утра снялся…

— Знаем, встретили… — пробормотал Серик, и принялся за еду.

Лисица помалкивал, хоть половецкий язык знал получше Серика. Однако не вытерпел, тоже захотелось поговорить. Прожевав кусок, проговорил весело:

— А знатная баранинка; нежная, будто кура… Сам держишь, аль у кого покупаешь?

— Зачем самому держать? — пожал плечами хозяин. — Тут неподалеку большой кишлак есть, много народу живет, они и поставляют… И баранов, и коров, фрукты разные. Когда надобность бывает — и верблюдов… — хозяина кликнул женский голос откуда-то, откуда тянуло душистым дымком, и он ушел.

Доев баранину, Серик взял чудной овощ, повертел в руках, пробормотал задумчиво:

— Это как его едят-то?..

Лисица забрал у него овощ, достал из-за голенища засапожник, проговорил весело:

— Этот овощ, дыней называется, а едят его вот так… — и он ловко откромсал ломоть, подал Серику.

Серик нерешительно откусил, и чуть не захлебнулся сладким и душистым соком. Проглотив не жуя, пробормотал:

— Я б и сам не дурак, ходить за шелками в страну серов, коли тут на постоялых дворах такая благодать…

Пока ели, солнце опустилось к самому окоему, стало прохладнее. Подошел хозяин. Серик медленно развязал кошель, намеренно растянул пошире горловину, чтобы хозяин увидел доподлинные половецкие монеты, достал динар, величественно протянул хозяину. Тот засуетился, выгребая из фартука пригоршню медяков. Серик величественно повел рукой, проговорил:

— Сдачи не надо, напоишь и накормишь нас на обратном пути… — и направился к коням, которых уже держал наготове давешний отрок.

Они выехали шагом за ворота, отдохнувшие кони дружно перешли на рысь. Когда постоялый двор скрылся из виду, Серик резко свернул в сторону. Ни слова не говоря, Лисица свернул за ним. Они подъехали к небольшому бугру, оставив коней у подножья, влезли на вершину, и залегли среди сухих и ломких будыльев какой-то травы. Ждать долго не пришлось, вскоре в стороне от караванной тропы промчался всадник. И хоть в надвигающихся сумерках было плоховато видно, Серик разглядел, что это отрок с постоялого двора. Лисица задумчиво пробормотал:

— Я тебя правильно понял? Раскусил нас хозяин, гонца послал?

— Ты Лисица, и как есть Лисица… — пробормотал Серик. — Окончен наш поход. Возвращаться будем. Тут и правда, шибко узкий проход меж гор, половцы его полностью перекрывают разъездами. Мы-то, может, и проскользнем, но караваны они не пропустят…

В позднем утреннем зимнем сумраке выехали с постоялого двора. Шарап со Звягой пересели на своих боевых коней, посадив возницами на сани старших пацанов. Бывалый Гвоздило выслал вперед разъезд из двух дружинников. Он весело скалил зубы, горяча коня. Видать засиделся, среди осенней слякоти дожидаясь зимнего пути. Шарап хмуро бросил:

— А если их будет больше трех десятков?

— А плевать! — мотнул головой Гвоздило. — Мы их летом побили, и сейчас побьем…

— Эт кто, кого побил?! — встрял Звяга.

— Ты, Звяга, шибко привередлив! — весело воскликнул Гвоздило. — Две сотни калек и толпа неумелых ополченцев держались целое лето против многотысячного войска… Это, разве, не победа?!

До устья Десны оставалось верст десять, когда Гвоздило приказал сворачивать в могучий, вековой сосняк. Шарап проворчал:

— Умно… Если нас в устье встречают, то нам лучше быть на свежих конях…

Снегу было уже много, а потому далеко в лес не углублялись; остановились у первой же сухостойной сосны. Сосна засохла, видать, летом; желтая хвоя еще держалась на ветвях. Пока Шарап со Звягой в два топора рубили сосну, дружинники распрягли и расседлали коней, задали им овса, да кинули по охапке сена, чтоб не скучно им было долгой зимней ночью. Обрубив сучья, и раскряжевав сосну на четыре бревна, Шарап со Звягой присели отдохнуть на задок саней. Дружинники разводили костры, женщины доставали припасы. Подошел Гвоздило, уселся на соседние сани, оглянулся вокруг с хозяйственным видом. Шарап проговорил:

— Может, зря, коней распрягли и расседлали?

— Ничего не зря… Нас много, место для обороны удобное, а кони лучше отдохнут, расседланные да распряженные.

Пока варился кулеш, дружинники сходили в недалекий ельник, нарубили лапника, и выложили на снегу мягкую и теплую постель на всех. Кулеш хлебали уже в сумерках. Дохлебав кулеш, и принимая от матери Батуты кружку горячего меда, Шарап сказал Гвоздиле:

— Первую стражу пусть стоит твой дружинник, а уж вторую и третью, стоять будем мы со Звягой…

Гвоздило досадливо дернул плечом, сказал:

— Мои и так засиделись, пусть сами стражу стоят…

Шарап веско выговорил:

— Твои, сплошь, стрельцы паршивые. А мы со Звягой, в случае чего, стрелами любую ватагу сдержим, пока твои будут глаза продирать да мечи вынимать…

— И то верно… — пробормотал Гвоздило.

Согревшись горячим медом, все разбрелись спать. Дружинники разобрались парами; на одну шубу улеглись, другой укрылись — никакой мороз не возьмет!

Ночь прошла спокойно. Стоявший последнюю стражу Шарап даже и не посетовал на излишние предосторожности; предосторожности никогда не бывают излишними. Когда он будил женщин, готовить кулеш, зашевелились дружинники. Зябко ежась, потянулись к костру. Все ж таки со сна мороз пробирал. Гвоздило послал двоих в разъезд. Матерые вояки молча оседлали коней и канули в предрассветный сумрак. Еще не дохлебали кулеш, когда вернулся разъезд. Старший скупо доложил, что впереди на четыре версты — никого.

Не мешкая, но и без суеты, запрягли и оседлали коней, выехали на лед. Гвоздило, горяча коня, подскакал к Шарапу и Звяге, проговорил, скаля в хищной усмешке зубы:

— Чует мое сердце, щас нарвемся… Вы, кажись, с седла тоже неплохо стреляете?..

Шарап скупо кивнул.

— Ну, так вот; в сшибку не лезьте, держитесь сбоку и позади нас, и только стреляйте, стреляйте! Я слыхал, среди Рюриковых дружинников хороших стрельцов нету… Так что, перевес за нами будет, сколько бы их ни было…

Шарап придержал коня, дождался обоза, крикнул:

— Огарок, Прибыток, и вы, пацаны, доставайте самострелы, и, если что, стрел не жалеть!

Едва проехали верст пять, как вдруг появились разъездные, яростно нахлестывавшие коней. Гвоздило поднял руку, рявкнул:

— В лаву! На всю ширину реки! — дружинники умело развернулись в лаву. Только лава шибко уж жидкой оказалась. Но, похоже, Гвоздилу это не смутило.

Шарап со Звягой приготовили луки, мимоходом посетовали, что из самострела стрелять с седла шибко трудно. Река тут текла прямо; впереди, шагов на четыреста, расстилалось ровное пространство. А вот и преследователи. Десятка четыре. Вывернулись из-за поворота, и, увидя врага, начали умело разворачиваться в лаву, вырвавшиеся вперед — придерживали коней, отставшие — нахлестывали. Высоко задрав лук, Шарап пустил первую стрелу навесом, не шибко-то надеясь попасть. В мчавшегося всадника, разве что Серик мог попасть навесом. Однако, попал; Рюриков дружинник, не успев бросить щит на руку, завалился в седле и скатился на лед. Звяга тоже попал. Накладывая на тетиву новую стрелу, ощерился волчьей ухмылкой, проорал:

— Ну вот, на двух меньше!..

Посылая стрелу за стрелой, Шарап не уставал дивиться хладнокровию матерых вояк, Романовых дружинников. Они стояли, будто вмороженные в лед, уперев длинные копья в стремена, и будто не неслась на них лава, вчетверо большей численности. Но чем больше приближалась лава, тем больше ее разреживали стрелы Шарапа и Звяги. Осталось полсотни шагов до сшибки, а на льду уже лежал чуть ли не десяток убитых. И тут Гвоздило поднял руку, что-то проорал — дружина сорвалась с места сразу в галоп, и ринулась на Рюриковых дружинников, на скоку сжимаясь в плотный кулак. И ведь уловка удалась! Кулак прошиб лаву, будто хлипкую глиняную стенку, оставив на льду не менее шестерых врагов, и пронесся дальше, осаживая, и разворачивая коней. А оставшиеся в живых Рюриковы дружинники ничего не поняли; ослепленные снежной пылью, и призраком победы, ринулись к обозу. Тут уж и Шарапу со Звягой стало не досуг, дивиться воинским искусством Гвоздилы. Им пришлось уворачиваться от двоих, мчащихся прямо на них с копьями наперевес. Увернулись. Пацаны не оплошали — четверо свалились под копыта коней. Перед санями метались, и что-то орали Батута с мечом и Ярец с молотом. Незамедлительно Шарап со Звягой принялись бить в спины из луков, а тут и Гвоздило с дружиной подоспели; развернувшись широкой лавой, они неслись на опешивших Рюриковых дружинников. Те даже не успели коней разворотить, и разогнаться для сшибки, как на них налетел будто вихрь. Оставшиеся в живых, не более десятка, порскнули в разные стороны, будто воробьи от брошенного камня.