День за днем шли по Итили вверх, пустынна была река; караваны сверху уже прошли, снизу — еще не подошли. Раз только встретилась припозднившаяся вереница плотов. Плотовщики были казанцы с верховьев; народ лукавый и хитроумный, покричали что-то непонятное, то ли насмехались, то ли какой-то торг предлагали. Горчак велел не отвечать; это дело князей, то брататься с казанцами, то воевать. Попутный ветерок только пару дней порадовал путников, остальное время гребли. По правую руку тянулся пустынный берег, только раза три видели каких-то всадников на вершинах курганов. Горчак ворчал:
— Вишь, половцы дозорами ходят…
По правому берегу изредка попадались становища кочующих касогов. Завидев ладью, те выскакивали на берег, призывно махали руками. Горчак ворчал:
— Ишь, зазывают, а у самих, поди, и продать нечего; только краденое. Осенью у них еще можно кое-что купить… Шкуры, шерсть…
На двенадцатый день пути, когда руки уже еле-еле весло поднимали, кормчий, долго вглядывавшийся в берег, вдруг сказал:
— На закате в устье Самарки будем…
Помимо воли у всех вырвался могучий вздох облегчения. Вскоре потянулись возделанные поля даже и по левому берегу. Сухая, соленая пустыня осталась позади. Изредка на берегу ютились селеньица, в десяток-полтора изб. Веселые березовые перелески тут и там украшали пейзаж. Солнце еще не успело коснуться гребня кручи правого берега, как завиднелась небольшая бревенчатая крепостца, а вокруг нее в беспорядке были разбросаны домишки посада.
Кормчий сказал:
— Ну, вот и Самарка… — и направил ладью к берегу.
Серик спросил у всезнающего Шарапа:
— А чего они посад хотя бы тыном не огородили?
— А чего им тут бояться? Касогам выгоднее, чтобы они тут в целости и сохранности сидели. А половцам тут вовсе делать нечего.
Ладью встречал толстый до изумления ногаец. Как он вправил свою тушу в необъятную кольчугу, было вовсе непонятно. Может, как в молодости надел ее, когда был еще стройным и худым, да так с тех пор и не снимал. Судя по серому от грязи подолу длинной рубахи, видневшемуся из-под кольчуги, так оно и было. Меч у него почему-то висел на пузе. Когда ладья ткнулась в берег рядом с ним, он зевнул, да так, что, казалось, сейчас челюсть отвалится вместе с бородой, и запутавшимися в ней соломинками. Зевнув, лениво и равнодушно поглядел на ладью.
— Ты кто? — подозрительно спросил Горчак.
— Воевода здешний, Туркан, — ответил толстяк. — Переночевать, что ль, завернули?.. Большой торг у нас тут только осенью случается. В эту пору купцы все больше мимо плывут…
— Переночевать… И еще кое-чего… — проговорил Горчак осторожно.
— Чего еще? — глаза толстяка вдруг остро блеснули.
Серик подумал: — "А не вступает ли иногда в долю с ушкуйниками Господин Очень Большой Воевода? Как тот достопамятный корчмарь? А что, очень может быть; прятаться в Самарке между набегами — лучше не придумаешь…"
Горчак осторожно сказал:
— Да хочется по Самарке сходить… Путь разведать, то, се… Аль не пустишь? — и Горчак насмешливо прищурился.
Воевода пожал плечами, сказал:
— А чего вы там не видали? Касоги сами пригоняют осенью свои стада, привозят кожи, шерсть…
— Да есть кое-какой интерес… — протянул осторожно Горчак.
— Интерес денег стоит… — осторожно закинул удочку воевода.
— Ну, маленький интерес — маленьких денег стоит… — попытался снизить ставку Горчак. — Гривны, пожалуй, хватит…
— Две! — быстро выговорил воевода, и добавил медленно и раздельно: — Две гривны, — и разъяснил важно: — Итиль — дорога общая, ходите, сколько душе угодно. А за Самарку платить надобно…
Горчак сделал вид, будто раздумывает. Наконец, махнул рукой, решительно воскликнул:
— Ладно, по рукам! — перемахнув через борт, подошел к воеводе, заранее занося руку. Воевода подставил свою ладонь, похожую на лопату, которой мать Серика хлебы в печь закладывает, и хлопок, закрепивший договор, далеко разнесся над вечерней рекой.
Видать, в этом захолустном городишке скука была смертная; коли воевода тут же, сходу, позвал их в гости, кроме, разумеется, Реутовых работников. Знатного кормчего, он особо пригласил. Кормило это принял как должное, видать знали его на путях-дорогах, и уважали, даже воеводы таких вот захолустных городков. Воевода ушел в ворота, переваливаясь на толстых ногах, как гусь, а друзья кое-как приоделись; не богато, но добротно, в гости не собирались, готовились к долгому и тяжкому пути.
Пройдя невеликий посад, друзья подошли к воротному проему, в котором дремал страж, прислонившись спиной к стене, и вытянув ноги прямо на проезд. Шарап проговорил, остановившись над стражником:
— Это ж надо… Приходи, и бери голыми руками…
— Рукавички не забудь надеть… — пробурчал страж из-под личины. — Проходите, воевода ждать долго не будет — сам все слопает…
Серик с любопытством разглядывал крепостцу; стены строены совсем по-русски — срубы шириной в две сажени, заполненные землей и каменьями. Стрельницы добротные, из вековых дубов, и видно, что крепостца строена давным-давно. Значит, давно тут не воевали, и стоит она, исключительно для устрашения касогов, чтоб по невежеству своему не подумали, будто княжество Казанское можно пощипать голыми руками.
Терем воеводы узнали сразу, как только вышли на центральную площадь; он выделялся среди других теремов так же, как выделялся бы в любой толпе сам воевода. Горчак сдвинул шапку на нос, почесал в затылке, сказал раздумчиво:
— И с чего это так богатеет воевода захолустной крепостцы? Пошлину ему никто платить не обязан… По Самарке лишь весной, по высокой воде, плавают торговать мелкие купчики, да и те казанцы. С них мзды не возьмешь; быстренько нажалуются князю, и висеть воеводе на виселице, специально воздвигнутой на высоком берегу.
Воевода встречал их у высокого крыльца, уже без кольчуги, приодетый в белую рубаху, расшитую узорами в красную нитку. Увидев мечи на поясах у друзей, поцокал языком, сказал:
— Зачем мечи? У нас тут спокойно. Который год ни смуты, ни войны не докатываются.
Шарап с достоинством ответил:
— Мы воины, и ходить без мечей нам как-то невместно.
Воевода радушно пригласил:
— Прошу к столу…
По случаю жаркого вечера, стол был накрыт во дворе, под двумя раскидистыми яблонями. Все чинно расселись. Прислуживали за столом шесть женщин; одной было лет примерно столько же, сколько воеводе, другие — помоложе, а одна и совсем девчонка, лет пятнадцати. Пока женщины наливали вино в высокие половецкие кубки, Серик спросил шепотом у бывалого Шарапа:
— А чего это у него служанок столько?
Шарап так же шепотом ответил:
— А это не служанки — это его жены. Казанцы ж поголовно многобожники, у них многоженство. Мне дед рассказывал, еще при его деде, многие русичи, што побогаче, имели по две-три жены…
Серик недоверчиво поглядел на Шарапа, — не шутит ли? — но тот был серьезен. Воевода поднял кубок, провозгласил:
— Я пью этот кубок сладкого фряжского вина за моих гостей, русских купцов! Да пошлют нам боги радость сходиться за столом, а не на бранных сечах!
Ответный тост говорил Горчак; долго что-то выписывал, будто узоры на рубахе воеводы. Серик половины не понял, о чем речь, но воевода остался доволен. После третьего кубка, воевода решил, что пора и половить рыбку в мутной воде, он осторожно спросил:
— А не везет ли уважаемый Горчак чего-нибудь запретного?
Горчак поднял брови, удивленно спросил:
— С каких это пор воеводы спрашивают, чем купец торгует?
Воевода медленно, с намеком в голосе, сказал:
— Видишь ли, уважаемый, ты с касогами не торгуешь, не знаешь, а наши князья уже лет сто держат запрет на торговлю оружием. Нет, ножи и топоры продавать можно, наконечники для стрел и рогатин, но сабли, кольчуги — ни-ни…
Горчак кашлянул, опустил голову пониже, отпил из кубка, спросил:
— И что же, обратно везти?
Глаза воеводы радостно блеснули, он весело сказал: