Финн засунула письмо обратно в конверт, конверт положила в сумку рядом с паспортом и уже не в первый раз задумалась о том, что могло понадобиться от нее королевскому адвокату Талкинхорну. Никогда раньше она не слышала этого имени и представления не имела о том, каким образом встреча с ним может послужить ее интересам. С другой стороны, после внезапного увольнения из «Мейсона – Годвина» дел у нее было не слишком много, а в ближайших планах значилась только покупка билета на родину.

Дождь, похоже, решил дать Лондону маленькую передышку. Было тепло и солнечно, а потому Финн сидела за уличным столиком. Она потягивала свой «американо», грызла печенье и глазела по сторонам. Чуть дальше по улице, в большом открытом дворе Британского музея, толпились туристы. Сам музей походил на греческий храм, каким-то непонятным образом перенесенный в самый центр Лондона.

С наружной стороны чугунной ограды останавливались черные и блестящие, как жуки, туристические автобусы с темными стеклами, и из них, будто бледные личинки, вылезали немецкие туристы. Возбужденно переговариваясь, они пересекали залитый солнцем двор и исчезали в густой тени за рядом гигантских колонн. На сегодня у них была намечена «культурная программа»: знакомство с прославленным Розеттским камнем, мумифицированными останками знаменитого «Болотного Пита» и с коллекцией античных статуй, вывезенных из Греции лордом Элджином. И кстати, ведь именно в этих декорациях снималась «Мумия» и ее продолжение! Если уж здесь побывал Брендан Фрейзер, то непременно должна побывать и Hausfrau^[6] из Штутгарта с мужем. Финн отхлебнула кофе и сокрушенно вздохнула. Похоже, чересчур долгое общение с Леди Рон превратило ее в законченного циника.

– Привет.

Голос показался ей знакомым. Она подняла глаза, приставила ко лбу ладонь, чтобы заслониться от непривычно яркого солнца, и обнаружила, что перед ней стоит не кто иной, как Билли Пилгрим, вернее, его светлость герцог и так далее. На этот раз вместо гарвардской футболки на нем был отлично сшитый костюм, светло-голубая рубашка и дорогой галстук. Туфли сверкали, волосы были причесаны, а щеки гладко выбриты.

– Вы прямо преобразились, милорд.

– Так вы уже знаете?

– Да, мне очень доходчиво все объяснили. Более того, меня даже уволили за незнание вашей родословной, – довольно холодно сообщила ему Финн.

– О черт! – Блондин был явно расстроен. – Хотите, я поговорю с ними? Я все им объясню. Они поймут, не сомневайтесь.

Последние слова прозвучали весьма твердо. Родословная, о которой упомянула Финн, имела немалый вес, и он об этом хорошо знал.

– Не стоит, – легкомысленно отмахнулась она. – Рано или поздно что-нибудь подобное все равно бы случилось. Это заведение мне и так осточертело.

– Но все-таки я в самом деле могу…

– Не стоит.

Финн вдруг замолчала и озадаченно уставилась на него. На другой стороне улицы женский голос громко говорил что-то по-немецки. Казалось, это сержант командует на плацу, а не мать разговаривает с детьми.

– Это ведь не случайное совпадение – то, что мы сейчас встретились? – подозрительно спросила она.

Пилгрим моментально покраснел. Ему это очень шло. Финн вспомнилось название его лодки. С таким «говорящим» лицом ему точно не стоит играть в карты.

– Да, боюсь, не случайно, – признался Билли.

– Вы знали, что я буду здесь?

– Ну, не именно здесь, но я знал, что сегодня днем вы придете на Грейт-Рассел-стрит. Во всяком случае, надеялся.

– Откуда вы знали? – Финн по-прежнему ничего не понимала. – От Талкинхорна? – сделала она единственно возможное предположение.

Пилгрим кивнул:

– Сэр Джеймс – поверенный нашей семьи. Ну, то есть один из них.

– И в аукционный дом вы тоже пришли не случайно?

– Да. Дело в том, что вы объявлены наследницей по завещанию одного моего родственника. Обстоятельства этого дела довольно странные, и мне захотелось заранее взглянуть на вас.

– И вы знали, что картина – подделка?

– Нет, – качнул головой Билли. – Я всегда считал, что это Ян Стен. Хотя мог бы и догадаться. Половина драгоценностей моей матери оказались фальшивыми. – Он смущенно улыбнулся. – Знаете, наши титулы – это один пустой звук. Не то что в двенадцатом веке, когда мои предки разбойничали вместе с Ричардом Львиное Сердце, побивали полчища сарацинов и все такое.

Он засмеялся.

– Да, тогда жизнь была повеселее, – согласилась Финн. – Так вы правда хотели ее продать? В смысле, картину?

– Хотел. Яхту надо ремонтировать, и корпус не мешало бы почистить, а еще этот особняк в Корнуолле разваливается прямо на глазах. О нем даже Национальный совет по охране памятников не желает слышать, и к тому же он по уши в долгах. Meur ras a'gas godrik dhe'n wiasva ma!

Древний музыкальный ритм, прозвучавший в последней фразе, почему-то напомнил Финн о «Властелине колец».

– Что это за язык? – спросила она, не скрывая восхищения.

– Язык короля бриттов Пендрагона и рыцарей Круглого стола, короля Артура, Тристана и Изольды.

– Корнуоллский?

– Да, корнуоллский, как и я сам, – подтвердил герцог и протянул Финн руку. – Будем считать, что мой маленький обман прощен?

– Да, ваша светлость, – откликнулась Финн, отвечая на рукопожатие.

– Просто Билли, пожалуйста. Вашей светлостью меня величает только Талкинхорн и моя двоюродная бабка Елизавета.

– Двоюродная бабка Елизавета? – недоверчиво переспросила Финн.

– Королева, – пояснил Билли.

– Шутите?

– Нет, к сожалению. Я – один из отпрысков многочисленного выводка Виктории и Альберта. И постоянный источник разочарования для родни. Они все считают, что мне следовало добиться большего. А я даже в поло не играю.

– Какой ужас!

Герцог помахал левой рукой:

– Я, видите ли, левша. А левшам не разрешают играть в поло, за исключением, конечно, кузена Чарльза.

– Принца?

– Его самого, – хихикнул Билли. – Кстати, управлять пассажирскими самолетами нам тоже нельзя.

– Надо же. Никогда об этом не задумывалась.

– Мы самое большое меньшинство в мире. И самое угнетаемое, если не считать Билла Гейтса. Он тоже левша.

– И Билл Клинтон.

– Точно. И Джордж Буш-старший.

– И Микеланджело, – подсказала Финн.

– И Леонардо да Винчи.

– И Курт Кобейн.

– Кто?

– Музыкант, – объяснила Финн. – Он уже умер.

– И бабушка Елизавета.

– Правда? А я и не знала.

– И королева Виктория тоже. И кузен Уильям. Это передается с генами.

– Ну хватит, – засмеялась Финн. – А то мы никогда не остановимся.

– Хватит, – согласился Билли и взглянул на часы, стальные и массивные, как у водолазов, совсем не похожие на золотую финтифлюшку Ронни. – Уже два часа. Сэр Джеймс, наверное, ждет нас. Вы допили кофе?

Финн кивнула и встала. Они прошли по улице десяток метров и остановились перед узкой дверью дома номер сорок семь.

– А что за странные обстоятельства вы упомянули? – поинтересовалась Финн, поднимаясь по узкой лестнице.

– Я и сам толком не знаю. Талкинхорн говорил со мной довольно уклончиво.

Они добрались до второго этажа и свернули в коридор. В офис Талкинхорна вела первая дверь справа. Билли распахнул ее и пропустил Финн вперед. Если письмо адвоката напомнило Финн о временах Диккенса, то его контора оказалась идеально сохранившимся образцом интерьера Эдвардианской эпохи.^[7]

Она состояла из трех комнат: слева – библиотека с книжными полками вдоль стен, справа – комната для заседаний, а посредине – кабинет. Приемной с секретаршей здесь не имелось. Между двумя выходящими на Грейт-Рассел-стрит окнами стоял большой дубовый стол с верхом, затянутым бордовой кожей. На стенах висели раскрашенные от руки гравюры со сценами лисьей охоты.

Широкие доски пола прикрывал старый, тонкий ковер. В кирпичном камине дрожало холодное электрическое пламя. Стены были наполовину скрыты темными панелями из какого-то экзотического дерева: то ли черного ореха, то ли бразильской вишни. У стола стоял старомодный стул, обитый той же темно-красной кожей, что и столешница. На самом столе располагались антикварный письменный прибор на массивной плите из оникса, старая лампа с зеленым абажуром, подставка для трубок и голубая фаянсовая банка для табака с медной крышкой, на которой были изображены индеец в головном уборе из перьев и какой-то герб с переплетенными буквами.