Он с интересом смотрел, как женщина с налитым кровью лицом и вытаращенными глазами насаживает сама себя на меч, который держала обеими руками, издавая протяжный стон. Клинок медленно погружался в тело, кровь стекала по лезвию до самой рукоятки, все обильнее капая на землю.

— Хватит, достаточно. Теперь иди.

Она поднялась и встала, полусогнувшись, на дрожащих, слабых ногах. Изо рта потекла струйка крови. Вскоре другая появилась из-под юбки и начала течь вниз, по бедру.

— Иди со мной, — приказал он.

Опираясь на ладони, он неуклюже пополз на обрубках ног. Она сделала неуверенный, короткий шаг, потом другой… Хрипло дыша сквозь кровь, опираясь руками на торчащий в животе меч, она переставляла ноги, направляясь к пещере, где висели головы. Когда силы оставили ее, она упала на колени и поползла дальше на четвереньках.

— Не спеши, у нас много времени, — укоризненно сказал он. В его голосе слышалось понимание и терпение.

— Ложись, — велел он, когда она добралась до того места, где ждал он.

Она, скорчившись, легла на бок. Она умирала, ощущая это каждой частичкой измученного тела. Он посмотрел на нее и поднял плоский, острый каменный обломок.

Из серых глаз, которые она когда-то получила в дар, текли огромные слезы.

Он вонзил обломок камня в одну из глазниц. Женщина хрипела, стиснув зубы. Кровь густой струей хлынула с ее судорожно сжатых губ.

— Смотри сюда, — приказал он, показывая вырванный глаз. — Последнее, что ты видишь… Что? — спросил он, вонзая окровавленный камень во вторую глазницу. — Ты — одно лишь зло! Зло и добро, все так же добро и все так же зло… Откуда это бесценное знание? Ничему ты не научилась.

Он тщательно раздавил вырванные глаза.

— Путь к одному лишь добру или злу — не есть цель мира, — пояснил он. — Знаешь, в чем эта цель? Ну конечно, не знаешь. А вот я — знаю.

Он выдернул меч из ее живота. Она дернулась, напряглась и замерла, прижав руки к ране. Неловкими движениями он перерезал шею. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы перерубить позвоночник.

— Так что не пытайся быть умнее меня. Знание. Чтобы оценить чьи-то поступки, необходимо знание. Мой род добывал его в течение многих веков. И сейчас я делаю лишь то, что необходимо сделать, так что не имеет никакого значения, хорошо это или плохо.

Он поднял голову за волосы и привязал к колышку рядом с головой Хель-Крегири. С шеи и из полуоткрытых губ упали последние, запоздалые капли крови, две красные струйки стекли на щеки из мертвых глазниц.

— Не имеет значения, хорошо это или плохо, — удовлетворенно повторил он. — А то, что я тебя не люблю, — это дело другое.

Сильный ветер принес с собой ливень. Ветер и дождь постоянно гостили в Громбеларде — но такого ветра и такого дождя Тяжелые горы не видели уже много лет. Улицы Громба превратились в настоящие реки. Несмотря на водостоки, сила несущейся воды была такова, что с наступлением ночи не удалось закрыть городские ворота, ибо они неизбежно оказались бы выломаны. Опустили лишь решетку. Громбелардская столица тонула. Проемы под стенами, через которые обычно уходил избыток дождевой воды, оказались чересчур узкими, впрочем, вскоре они были забиты всем тем, что потоки воды сумели собрать с улиц. Никто в Громбе не спал в ту ночь. С возрастающей тревогой жители ожидали конца катаклизма.

Вой ветра и шум обрушивавшихся с неба водопадов не позволили заснуть и ее высочеству Верене, супруге Н. Р. М. Рамеза, князя-представителя императора. Старая цитадель, бывшая когда-то обиталищем разбойников, а позднее превращенная в княжескую резиденцию, казалось, дрожала до самого фундамента. Верена лежала в большой кровати, сжавшись в комок и борясь с желанием спрятать голову под подушкой. Тяжелые горы, Громб, наконец, сама цитадель всегда казались ей несокрушимыми. Угрюмые, холодные, они тем не менее давали ощущение безопасности, производили впечатление непоколебимых и непобедимых. Теперь же Верена увидела, что прочные громбелардские строения могут стать всего лишь игрушкой для стихии. В эту ночь княгиня могла бы поверить, что Полосы Шерни пробудили к жизни некоего демона ветра и дождя, предназначением которого было стереть с лица земли все Тяжелые горы.

Вой и шум снаружи усилились — ливень нарастал! Верена вскочила и встала на холодный пол, ощущая, как ее охватывает неподдельный ужас. Она сделала два шага к окну, но отступила, содрогнувшись от холода. Она потянулась к шубе, но, прежде чем успела прикрыть обнаженную спину, бесценные дартанские стекла, вставленные в посеребренные рамы, разлетелись вдребезги под могучим ударом ветра. Мокрый ледяной порыв швырнул в женщину осколки, вырвал из ее рук шубу и растрепал волосы. Она вскрикнула, инстинктивно прикрывая лицо рукой. Раненная осколком стекла, она двинулась к двери под безжалостными ударами гулявшего в комнате ветра. В темноте она споткнулась о стоявшую у кровати подножку и потеряла равновесие. На четвереньках она подползла к двери и попыталась ее открыть. Неожиданно дверь распахнулась сама. Облизывавший стены спальни язык ветра тотчас же потянулся дальше, сорвал пламя с висевших на стенах свеч и погасил их своей влагой. Но не все… В слабом мерцании оставшихся Верена увидела дворцовых гвардейцев, привлеченных шумом в ее спальне. Тяжело дыша, с широко раскрытыми глазами, она протянула руки…

— Ваше высочество!

Солдат бросил факел и, не колеблясь, присел возле перепуганной женщины. Увидев кровь на щеке, он что-то крикнул своему товарищу, который с оружием наперевес тотчас же вбежал в спальню, чтобы проверить, не проник ли туда кто-либо посторонний. Тем временем первый гвардеец, ни о чем не спрашивая, подхватил княгиню на руки и поднял. Вид простого солдата, держащего на руках обнаженную, обнимающую его за шею дочь императора, мог привести в изумление кого угодно. Однако оба были армектанцами; готовые соблюдать формальности и этикет, они отбрасывали их прочь, едва лишь те становились излишним и вредным грузом.

Добравшись до одной из дневных комнат княгини, гвардеец посадил приходящую в себя женщину в обширное кресло и осмотрел рану на щеке. Убедившись, что ничего опасного нет, он прикрыл ее высочество собственным плащом, после чего тотчас же отступил на надлежащее расстояние и стал ждать распоряжений. Тем временем вернулся его товарищ. Княгиня поблагодарила их жестом, и они немедленно покинули ее. Вскоре принесли больше света, в комнате появились слуги. Рану обработали, ее высочество закутали в меха и подали горячее вино. Лихорадочная беготня позволила на время забыть о стихиях, бушевавших за стенами дворца.

Но среди многочисленных людей, окружавших княгиню, недоставало самого главного: не появился ее супруг… В последние несколько месяцев князя Рамеза занимали более серьезные дела, чем здоровье и самочувствие жены. А за последние несколько дней два важных дела поглотили его без остатка.

Окруженная заботливыми (или хорошо притворяющимися заботливыми) людьми, княгиня быстро пришла в себя. Все опасения и страхи остались в пустой спальне, вой ветра теперь уже не был единственным достигавшим ее ушей звуком. Оказалось, что мир все еще существует и, собственно, не слишком изменился. Может быть, несколько необычным в столь позднюю пору был тот факт, что почти никто не выглядел внезапно разбуженным, — но, кроме этого, все во дворце казалось вполне обычным. Неистовствовавший за окном ливень воспринимался лишь новым фоном для обычных, хорошо известных вещей.

Отослав большинство собравшихся, княгиня осталась в обществе двух служанок. Обе они обладали особыми полномочиями. В Дартане служанок такого ранга именовали Жемчужинами Дома — и воистину не без причин. Их ценность в золоте достигала попросту абсурдных сумм, но именно поэтому дом, не имеющий Жемчужины, никто не воспринимал всерьез. Армект, перенявший многочисленные обычаи и этикет Золотого Дартана, перенял также и институт Жемчужин Дома. С единственной разницей: в Дартане Жемчужинами были обычно армектанки, в Армекте же — в точности наоборот.