— А по-товарищески, не для тоста, скажу, Иван Яковлевич: жаль, что в методологии вашей нет ничего нового по сравнению, скажем, с работами Павлова, Милановского и другими нашими учителями. А впрочем, это и не ваша вина. Все мы заслуживаем такого упрека.

— Вы, Юрий Дмитриевич, видимо, плохо знакомы с моей работой, — заметил Чепков. — Я не могу согласиться с вами. Ведь в работах Павлова и Милановского нет и в помине данных рентгено-структурных, электроно-графических и прочих анализов, которые говорят сами за себя.

— Простите, Иван Яковлевич, но, знакомясь с вашей работой, я прежде всего и обратил внимание на эти анализы. Действительно, их много, с избытком. Однако это не более чем дорогостоящее украшение. Да иначе и быть не могло. Пушки делают не для того, чтобы стрелять по воробьям. Пора нам перейти к решению по-настоящему крупных научных проблем, охватывающих всю совокупность геологических явлений, и не толковать о передовых позициях науки, а выходить на эти позиции всем фронтом, локоть к локтю. Вот за это я и предлагаю поднять бокалы!

— Доцент Воронов, к сожалению, настолько отошел от геологии, что забыл даже, что такое стратиграфия, если в чисто стратиграфической работе ищет чуть ли не космогонические проблемы, — небрежно бросил Бенецианов.

— В общем, один Воронов идет, в ногу, а весь факультет не в ногу! — рассмеялась Софья Львовна.

— Какое счастье, что он не бог Саваоф, — подхватил изрядно захмелевший Мышкин. — А то бы весь мир перекроил по своему образцу и подобию.

В комнате стало шумно. Воронов поднялся.

— Очень жаль, что и сейчас не получилось откровенного разговора.

— Но мы, кажется, собрались сюда не для «разговоров». Достаточно для этого собраний и заседаний. А здесь… — Чепков указал на ряды бутылок, — здесь есть чем заняться и без научных дискуссий.

— Браво, браво, Иван Яковлевич! — закричал Мышкин. — Ваше здоровье, дорогой наш доктор, — подскочил он к Чепкову с бокалом.

— Ужасно невоспитанный человек этот Воронов, — громко шепнула Софья Львовна.

— Прошу прощения. — Воронов коротко кивнул и быстро вышел из кабинета.

Шум сразу стих. Из-за стола медленно поднялся Греков.

— А теперь послушайте меня. Хотя бы как человека, который старше каждого из здесь сидящих. Все, что произошло здесь, начиная с бестактного и недальновидного, — Леонид Иванович глянул в глаза Бенецианову, — да, недальновидного выступления уважаемого декана и кончая фиглярством этого молодого человека, имени которого я не имею чести знать, было настолько беспрецедентно в стенах университета, что я бы перестал уважать себя, если бы сейчас же не покинул этой комнаты. И я сделал бы это, не опереди меня коллега Воронов. Но раз он ушел, я обязан остаться и высказать все.

Греков немного помолчал, стараясь унять волнение. Затем продолжал:

— Как могло получиться, что руководитель факультета позволил себе выступить с нелепым обвинением в ликвидации геологической науки по адресу человека, который с болью в сердце открыто поднял вопрос о судьбах этой науки и наметил, пусть еще не совсем конкретные, пути ее дальнейшего развития? Как могло получиться, что случайный в науке субъект счел возможным насмехаться над талантливым ученым?

— Я... Я протестую! — выкрикнул Мышкин, направляясь неверными шагами к Грекову.

— Предоставьте, пожалуйста, этому субъекту возможность «протестовать» где-нибудь в другом месте, — сказал Греков, не повышая голоса.

Несколько молодых ассистентов окружили Мышкина и выдворили его за дверь.

— Но это уж чересчур! — вспыхнула Софья Львовна.

— Я никогда не повышал голоса на дам, — коротко ответил Греков.

Бросив салфетку на стол, Строганова вышла из кабинета. Поднялся и Бенецианов.

— Сиди, Модест! — остановил его Греков. — Не хватало еще, чтобы ты открыто присоединился к этой компании. Пора всем нам поговорить начистоту!

— Но простите, Леонид Иванович, — подал голос Чепков, — мы собрались все-таки на банкет…

— В свое время все подобные вопросы мы решали вот так, за дружеским столом, а не на собраниях и заседаниях, которые вы заранее расписываете по всем пунктам.

Чепков суетливо заерзал на стуле.

— Так вот, — продолжал Греков, — как могло произойти все то, что произошло сегодня? Это случилось потому, что за взаимными перебранками и курением фимиама мы забыли о главном — о том, что должны двигать науку вперед. Мы собрались сегодня, чтобы поздравить нашего коллегу с защитой диссертации. Он заслужил это. Но ведь все мы знаем, что работа Ивана Яковлевича действительно почти ничем не отличается от работ подобного рода, писавшихся в последние полвека. Зачем же, Модест Петрович, говорить о том, чего заведомо нет? И к чему, Иван Яковлевич, ссылаться на рентгено-структурные анализы? Ясно, что если на телегу надеть резиновые колеса, она не станет от этого автомобилем. Пора нам браться за решение крупных проблем. Прав Воронов, что настаивает на переводе всей геологии на физико-математическую основу. Это будет не ликвидацией «нашей древней науки», Модест Петрович. Это будет превращение ее в действительно могучую отрасль человеческих знаний, в действительно современную науку! Других путей у геологии нет. Только так мы сможем двинуть ее вперед. В этом наш долг, наша обязанность перед подрастающим поколением. Но, чтобы двигать науку таким путем, надо самим учиться. Иначе мы просто не сможем учить своих учеников. Не сможем понимать того, что будут писать наши коллеги, не сумеем разговаривать с представителями смежных наук. Воронов понял это давно. Со временем это поймут все. Воронов уже в пути. Мы еще топчемся на месте. Ну и, поскольку действительно мы на банкете, я предлагаю тост, коллеги: дорогу идущим!

Все зааплодировали и подняли бокалы, и заговорили полным голосом, как члены одной большой семьи.

С места поднялся Стенин:

— Разрешите и мне предложить тост. Я с удовольствием поздравляю виновника сегодняшнего торжества. Но вместе с тем мне хочется поздравить и всех нас. Поздравить с хорошей баней, которую получили мы от нашего общего учителя Леонида Ивановича.

За столом засмеялись.

— Эта баня была тем более горячей, — продолжал Стенин, — что попали мы в нее все вместе: и стратиграфы, и палеонтологи, и петрографы, и нефтяники, независимо ни от возраста, ни от звания, ни от занимаемой должности. Но, как говорится, на миру и смерть красна. К тому же, мне кажется, никто из нас и не в обиде на Леонида Ивановича: ведь у кого, наверное, не мелькали мысли, подобные тем, что он сейчас высказал… Но так уж устроен человек, что боится произнести вслух то, что кажется необычным, непроверенным, и ждет, когда сделает это кто-нибудь постарше, поавторитетнее. И еще: мне понравился тост, предложенный Леонидом Ивановичем. Мы действительно в преддверии большого пути. Путь этот не усеян розами. Будут на нем и тернии. Но приведет он нас к таким высотам, с которых откроются поистине безграничные просторы в деле познания земных недр. Это, если хотите, путь к перевалу. Некоторые из нас уже идут по этому пути. Другие еще только вступают на него. И всем им мешают не только тернии. Мешают и те, кто не хочет подыматься в гору, кто сознательно или бессознательно путается под ногами идущих. Придется таким посторониться. За путь к перевалу, товарищи!

Во всяком, даже самом значительном, событии бывает небольшая заветная деталь, о которой мечтаешь больше всего. У Ивана Яковлевича Чепкова, с давних пор стремящегося стать доктором наук, такой деталью был банкет. И чем ближе становился срок защиты, тем с большим упоением мечтал он о том вечере или дне, когда выстроятся на столе бутылки, ударят пробки в потолок и зашипит, запенится вино… И все сидящие за стюлом будут говорить только о нем, новом докторе наук, и в глазах всех он будет читать только почтение или зависть. Да, и зависть! Пусть завидуют, как завидовал он сам всякий раз, когда кто-нибудь из знакомых становился профессором. Может быть, поэтому он больше всего и мечтал о банкете.