— А знаешь, что помогло мне, Алексей? Я давно хотел поделиться с тобой…

Воронов посмотрел в окно.

— Так вот. С женой своей, Тоней, я познакомился — еще на втором курсе. Осенью. На пристани. Мы с ребятами разгружали ночью баржу с дровами, и я повредил себе руку. Аптечки поблизости не оказалось. Пришлось бежать в зал ожидания на дебаркадер. Там в тот час  было пусто, лишь в дальнем углу, как раз возле аптечки, сидела девушка. Маленькая такая, худенькая, в потрепанном пальтишке и большом пуховом платке по самые глаза. Мне, понятно, было не до нее. Раскрыл аптечку, схватил йод. А кровь из раны так и хлещет! Я уж и носовым платком пытался ее остановить и ватой, — ничего не помогало. И вдруг подходит ко мне эта девчушка и так просто, словно старая знакомая: «Давайте вашу руку», — говорит.

Я и перечить не стал. Закатала она мне рукав, стянула руку тесемкой. Пошарила в аптечке, достала стрептоцид, присыпала им рану. Кровь остановилась. Тогда наложила она повязку, да так ловко, что даже боль утихла. Тут только я взглянул на свою врачевательницу и увидел ее глаза, синие, как васильки, и такие печальные, будто не на меня, а на нее свалилась беда. Поблагодарил я ее, присел на скамью. Неудобно же было так сразу бежать. Спросил, куда едет, на зиму глядя. Она и говорит: «Не знаю, куда. Еще не решила. Может, в Куйбышев. А может, дальше, в Ростов или в Астрахань». — «Что же, спрашиваю, там у вас родственники?» — «Нет, говорит, никого у меня там нет. И нигде никого нет». «А здесь вы работаете или учитесь?» — спрашиваю. «Работала на фабрике. Только надоело все. Работа да общежитие… Разве это жизнь? Другие после работы кто — домой, к семье, кто — куда, а я… День — одна, ночь — одна. Видно, нет мне здесь счастья…» Я даже о руке своей забыл. Такой она выглядела растерянной и беззащитной! В общем, уговорил ее остаться. Проводил в общежитие. Потом помог найти работу поинтереснее, устроил в вечернюю школу. Стал захаживать к ней… И… полюбил. На следующий год мы поженились… Нет, я не обманывал себя ее достоинствами. Но она казалась мне чем-то вроде куска мрамора, цельного, нетронутого, из которого можно высечь что угодно. Так вот, мы поженились. А после…

И Воронов рассказал все, что было. Начиная с первых размолвок с женой и кончая недавним разговором с Люсей.

Стенин долго молчал, дымя папиросой. Молчал и Воронов, задумчиво глядя в окно. Потом Стенин подошел» к нему и, положив руку на плечо, заглянул в глаза:

— Любишь ее?

— Наверное.

— Но это ведь… ужасно, Юрий!

— Почему? Я всегда считал, что любовь и творческий труд — единственно, ради чего стоит жить на свете. Помнишь у Блока: «Только влюбленный имеет право на звание человека».

— Да, только не для нас с тобой уже это. Не в наши годы.

— Во все годы, Алеша!

— Так-то так, но… как же теперь там, дома? Или ты решил окончательно порвать с женой после всего, чтобыло?

— Нет, этого я не смогу сделать. Никогда. 

— Сын?

— Без сына я не смог бы прожить и дня. Но дело даже не в этом… Она ведь тоже человек.

— Но поняла ли она?.. Хоть что-нибудь.

Воронов молча пожал плечами.

— Н-да… — Стенин снова достал папиросу. — А как же с ней, с этой девушкой?

— Не беспокойся. Я абсолютно уверен, что она ни о чем и не догадывается. Больше того, мне кажется, что у нее и этого вот паренька, о котором у нас шла речь…

— Степанова?

— Да. Мне кажется, у них складываются очень хорошие отношения.

— Но что будет дальше? Любовь имеет свои законы. Ты знаешь это не хуже меня.

— Дальше? А дальше, по-видимому, вступят в силу те «освященные веками» предрассудки, которыми так гордится наше мудрое благопристойное поколение.

— Ты еще можешь шутить?

— Я не шучу, Алексей. Напротив, утверждаю это, как горькую, непреложную истину.

— Значит, надо что-то предпринять, пока не поздно.

— Дорогой Алексей Константинович! Добрейшая душа! Но что ты посоветуешь? Заставить себя не смотреть на нее? Не думать о ней? Не радоваться жизни? Не работать так, как я, кажется, не работал никогда прежде? Не вспоминать о времени только тогда, когда его не хватает? Не любить всех их, кто только еще выходит на самостоятельную дорогу и кому хочется отдать все знания, умение, всю преданность нашему большому общему делу? А что будет взамен?..

— Не знаю, Юрий. Я… действительно ничего не могу возразить тебе.

Длинные блестящие сосульки одна за другой отрываются от карниза и с грохотом падают на дымящийся под солнцем тротуар. Еще утро, только что кончилась первая лекция, а солнце припекает уже так сильно, что здесь, у широких окон тридцатой, жарко стоять.

Таня, прикрыв глаза рукой, смотрит на грязный осевший снег, первые ручьи вдоль тротуара. И вспоминается Волга, родное село, маленький дом над оврагом…

Все это уже в прошлом, и оттого немного грустно. Нет, она ни о чем не жалеет. Но в зимние каникулы так и не удалось вырваться домой. Возможно, не придется съездить и летом. Андрей должен закончить диссертацию не позднее сентября. Работа над новой темой и комсомольские дела отнимают у него почти все время. А так хотелось бы побывать в родных краях…

— Весна, Таня, — подошел к ней Костя Славин.

— Да. В селе у нас, наверное, уже канавы роют. Знаешь, сколько воды бывает!

— У нас — тоже. Недели две — ни проходу, ни проезду. А в городе и половодья не увидишь.

Она щурится на солнце:

— Больше всего я люблю крепкие утренники. Выйдешь рано утром, и — к Волге. Наст твердый — каблуком не прошибешь. И тихо-тихо! А как солнце поднимется выше — дзинь! Где-то в канаве лед треснул. И уже со всех сторон — треск, звон, грохот… Вода пошла!

Таня вздохнула.

— А у меня к тебе дело, Таня, — сказал Костя. — Сегодня диспут…

— Знаю.

— Всех преподавателей пригласили, а про Камбалу я забыл…

— Подумаешь!

— Да нет, нельзя не пригласить, декан все-таки. А это дело мне поручено.

— Так пригласи!

— Не могу я идти к нему, Танюша, сама знаешь. Сходи ты.

— Да его и нет еще, наверное.

— Пришел! Я видел. Как раз успеешь до лекции. И так меня выручишь…

В кабинет декана Таня вошла впервые и в нерешительности остановилась, поймав на себе испытующий взгляд Софьи Львовны — она просматривала какие-то бумаги, сидя на диване.

— Вы ко мне? — спросил Бенецианов, привставая с кресла. — Проходите, прошу вас.

Таня подошла к столу:

— Модест Петрович, сегодня диспут. Мы приглашаем вас. — Она положила билет и хотела выйти, но зазвонил телефон.

— Одну минуточку! — жестом остановил ее Бенецианов и взял трубку. — Да! Профессор Бенецианов слушает. Да-да! В среду, с восемнадцати до двадцати? Понятно. Кого предупредить? Но вы же звоните на геологический факультет… Вы что, не знаете, чем занимаются геологи? Ну ясно, ясно! — он бросил трубку.

— Что там еще? — спросила Софья Львовна.

— Из Горэнерго. В среду на два часа отключают электроэнергию. Просят предупредить всех, кто работает с приборами высокого напряжения. Нашли куда звонить. Будто здесь не геофак, а институт высоких энергий!

— Но у Воронова, кажется, есть что-то в этом роде...

Бенецианов махнул рукой:

— Чепуха! Поживут как-нибудь два часа без своих паяльников. — И к Тане: — Так вы приглашаете меня на диспут? Очень приятно. О чем же собираетесь дискутировать?

— Вот здесь написано. Диспут на тему: «Специалист будущего — каким он будет?»

— Любопытно… Что же, спасибо. Непременно приду.

К диспуту готовились давно. Еще месяц назад комсомольцы развесили по факультету красочные плакаты с вопросами:

«Чем будет отличаться специалист будущего от специалиста наших дней?»

«Что ты хотел бы взять с собой в коммунизм?»

«Как, по-твоему, изменится труд в коммунистическом обществе?»

«Как ты представляешь себе геолога будущего?» «Сохранится ли вообще профессия геолога?»