— Но я думаю…

— Нет уж, потрудитесь больше не устраивать подобных «локаутов». И чтобы до конца сессии двоек не было. Надо смотреть немного дальше своего носа. А этого… Мышкина пришлите ко мне. С отчетом… Посмотрели бы, как это у Воронова поставлено.

— Да, кстати, на днях Воронов не меньше трех часов о чем-то беседовал с Грековым.

— Вот ка-а-ак! — угрюмо протянул Бенецианов.

— Да, и потом сразу пошел к Стенину.

Бенецианов помолчал. Затем спросил:

— Когда защита?

— Видимо, скоро. Жду вызова.

— Н-да, это вы правильно решили защищаться в Ленинграде. Обстановка здесь такая….

— Да и кто у нас не занимался карбоном. На любом пустяке подцепят. А на стороне… Сами знаете, как мы «чужеземцев» пропускаем: абы скорее… Да, Модест Петрович, уж коль заговорили об этом, вы черкнули бы туда.

— Подготовьте, я подпишу.

— Спасибо. Но… Ведь вы, я полагаю, в личном письме…

— Какая разница!

— Хорошо, я подготовлю. И еще вот что, Модест Петрович. У меня сегодня… Короче говоря, не смогли бы вы зайти к нам вечером? Часов так в семь…

— Не знаю, не знаю. Обещать не могу.

— Но мы с женой были бы так рады…

— Гм… Постараюсь.

Чепков поднялся.

— Так мы вас ждем, Модест Петрович, и я не прощаюсь.

Бенецианов промычал что-то неопределенное.

«Чванливый индюк», — негодовал Иван Яковлевич, возвращаясь к себе в кабинет. — «Потрудитесь не устраивать локаутов», — словно ассистентишке какому-нибудь. Сказал бы он это год назад…»

Да, год назад с ним разговаривали иначе. Все! А теперь вот приходится молчать и подлаживаться.

«Ну, подождите, уважаемый Модест Петрович. Засиделись вы в деканском кресле. Заплыли жиром. Оттого и не чувствуется сильной руки на факультете. Все пошло вразброд. Пора бы освобождать вам это кресло». А кто его займет — у Ивана Яковлевича были на этот счет вполне определенные соображения. Только бы стать профессором…

Он прошел через лаборантскую кафедры и открыл дверь в свой кабинет. Не кабинет, а полутемная комнатушка с облезлыми обоями! Даже дверь выходит не в коридор, а в узкую проходную комнату, где разместились лаборанты. Поневоле вспомнишь просторный, устланный коврами кабинет Бенецианова.

Иван Яковлевич сел за стол и насупился.

«Даже письма сам написать не хочет! — Взяв чистый лист бумаги, он задумался. — Да, скверная, все-таки, штука, просить самому за себя… Нет, лучше в другой раз… Пора домой».

Иван Яковлевич встал, оделся и, прихватив портфель, толкнул дверь ногой. Но дверь не открывалась. Он заглянул в замочную скважину: ключ был на. месге. В чем же дело? Он бросил портфель и забарабанил кулаком. Но рука тонула в мягком войлоке обивки.

— Что за чертовщина? — Иван Яковлевич осмотрел дверь сверху донизу. Она была безусловно заперта,— заперта на ключ с той стороны, крепко и надежно.

Кто ж это мог сделать? Лаборанты знают, что, если ключ в двери, значит завкафедрой в кабинете. У техничек свои ключи.

— Не понимаю! — Он изо всех сил затряс ручку двери, но та не шелохнулась. Сразу стало жарко. Он снял шапку, бросил на стол пальто.

Кто мог закрыть его? Неужели студенты? Ну, ясно, больше некому.

Иван Яковлевич снова забарабанил в дверь обеими руками. Но кто мог услышать его? Лаборанты ушли. До коридора далеко. Да и дверь с двух сторон обита войлоком.

Иван Яковлевич бросился к окнам. Но они выходили в глухой угол двора, куда и летом никто не заглядывал. О том же, чтобы выбраться через них наружу, нечего было и думать. Он схватил попавшуюся на глаза рейсшину и попытался просунуть между створками двери. Рейсшина с треском переломилась пополам. Попробовал бить в дверь стулом. Стул разлетелся вдребезги.

Обессилев от ярости, он повалился на диван.

— Какие негодяи! Надо, же! — И вдруг вспомнил: ведь он пригласил Бенецианова к себе в гости…

Чепков глянул на часы. Уже седьмой! А жена даже ничего не знает. Мысль пригласить Бенецианова пришла неожиданно. Что же теперь будет!..

Иван Яковлевич заметался по кабинету. Бил кулаками в дверь, в окна, в стены. Ответа не было. Факультет будто вымер. Ничего не оставалось, как снова повалиться на диван.

Ну почему, почему его так не любят? А, не все ли равно! Только бы стать профессором. Победителей не судят. А теперь это уже не за горами. Бенецианову он необходим. Особенно сейчас, когда на сторону Воронова встал даже Греков…

Мысли о скорой профессуре несколько успокоили Ивана Яковлевича. Он задремал.

А когда проснулся, было уже за полночь. Сильно болела голова. Он встал с дивана и подошел к двери. Тишина была невыносимой.

Иван Яковлевич выругался.

— Ну, завтра я вам покажу!.. — Он ударил ногой в дверь, она неожиданно раскрылась.

— Что за наваждение?

И, главное, об этом никому не расскажешь. Только на смех поднимут.

Чепков посмотрел на часы:

— Половина первого!

И сразу представил негодующий взгляд жены. Как объяснить ей все, что случилось? Не поверит…

Иван Яковлевич оделся и медленно поплелся к лестнице.

Говорят, январское солнце не греет. Трудно установить, кто первым высказал столь категоричное утверждение. В одном можно не сомневаться: сказано это не студентами. Ибо студент в течение всей сессии вообще не замечает солнца. Зато сразу, как только сдан последний экзамен и наступили долгожданные каникулы, в душе его уже звенит весна, — несмотря ни на что на свете, включая израсходованную стипендию.

А солнце? Оно-таки действительно греет! Особенно, если пройтись по лыжне хорошим шагом километров пять-шесть, затем подняться на самый верх берегового откоса и глянуть на широкую, покрытую снегом долину реки, где все расчерчено бесчисленными следами лыж и пестрым-пестро от разноцветных курток, свитеров и шапочек, будто рассыпанных по снежному полю.

«Греет, здорово греет! — мысленно повторил Саша, посматривая на бледный окольцованный диск солнца и вытирая шапкой лоб. — А хорошо…»

Он оглянулся назад, на придавленные снегом ели, в которых терялась свежая лыжня, и громко свистнул. Из-за елей показался Колька Краев.

— Здоров ты бегать! — крикнул тот еще издали. — А берег тут в самом деле что надо!

— Я еще в девятом классе присмотрел этот обрывчик. Представляешь: отсюда — вниз, к самой реке. Дух захватывает!

— Попробуем?

— Надо всех обождать. И потом, решили верхом идти до радиостанции.

— Ну, ладно. Давай отдохнем. Слушай, Сашка, давно собираюсь тебя спросить, правда, что четверокурсники в начале сессии Чепкова в его собственном кабинете заперли?

— Откуда ты знаешь?

— Да уж знаю.

— А знаешь, так помалкивай.

— Так я только с тобой… А как на пересдаче — не погнал их снова?

— Погнал бы за милую душу! Да Стенин с Бардиным «случайно» зашли послушать, как он принимает. Соображаешь? Сдали все…

Из-за деревьев показался Костя Славин:

— Вот они где! А мы уж и кричали и свистели. Будете замыкающими.

Вслед за Костей на косогор взобрались Валерий и Виктор. За ними Люся…

Больше Саша не видел никого и ничего. Она поднялась на самый гребень и, встретившись с ним глазами, улыбнулась. Совсем как осенью. Саша расстегнул ворот куртки. И кто это придумал, что зимнее солнце не греет!

Но Костя уже взмахнул палками и заскользил по берегу. Все двинулись за ним следом. Мимо Саши, огибая косогор, протрусили Надя с Любой. — За ними — Птичкин, Вайман… Желтая шапочка Люси мелькнула уже у поворота. Саша нетерпеливо оглянулся назад:

— Пошли, Колька!

И вдруг:

— Стойте! Сашка, стой! — Это Иван. Он выбрался на косогор и воткнул палки в снег. — Там Хонцер и Дубровина еле тащатся. Подождать надо. Да, опять чуть не забыл. Тебе письмо. С утра таскаю. Вот.

Саша взглянул на конверт. Штамп «Местное». Знакомый крупный почерк. Наташа!.. Он торопливо надорвал конверт и вытащил маленькую, в две строки, записку:

«Саша, я заболела. Если выберешь время, забеги как-нибудь, пожалуйста. Н. С.»