Только подумав об этом, я саданулась коленом о какой-то сундук. Молча обошла его и уперлась пальцами в крашеный металл.

Глаза уже начали привыкать, я различила по отблескам и выпуклые заклепки на двери, и сварные швы на косяке. Сзади осторожно дышала «опергруппа». Ага, вот личинка замка. Я обхватила ее кончиками пальцев левой руки, как бы собираясь щепотью вытащить из двери, потом медленно раздвинула пальцы в стороны и прижала ладонь к замочной скважине. Дома по своему замку я просто хлопаю, но раз велено аккуратно… Надеюсь, у него изнутри не вставлен ключ и он не вывалится на пол с оглушительным бряканьем. Вот выскочит хозяин — только меня и видали, и ребята ничего не успеют…

Щелкнуло тихо и сдержанно, но я все равно облилась холодным потом. Второй замок, куда более затейливый, провернулся с масляным скрипом. Все, господа. Милости прошу.

Не успела я повернуться в их сторону, как они двинули в тамбур: первым Серега, за ним Валерка и Бурцев. Меня оттеснили к стенке, Бурцев свирепо замахал рукой: дескать, вали отсюда быстро, училка, кому было сказано? Я бы и рада — сражаться с одержимым делириями вервольфом мне не хотелось, но проклятый сундучище перекрыл пути к отступлению. Я осторожно влезла на него: не толкаться же с ними.

Железная дверь бесшумно открылась, сперва чуть-чуть, потом настежь. За ней оказалось темно. Не так темно, как на площадке, но и не светло, прямо скажем. Внутрь никто не входил. Бурцев и Валерка молча глядели Сереге через плечо.

Дверной проем, ведущий в комнату, был забаррикадирован. В нем виднелась глухая спина какой-то мебели — шкафа или серванта. Между баррикадой и верхним косяком оставалась щель шириной сантиметров тридцать — сорок, и за ней тоже был полумрак. Будто в комнате задернуты шторы.

Думала я недолго. То, что Валерка не летает, я знала точно, Бурцев — тоже вряд ли, а Серега-сапсан плохо видит в темноте. И к тому же не говорит в Облике.

— Я только гляну и сразу назад, — прошептала я и обернулась. Быстрее всех сообразил Валерка и чуть не загреб меня рысьим взмахом руки — но не загреб все-таки.

Да, я разумная женщина, способная трезво оценивать свои возможности. Но кроме того, я невыносимо самоуверенная стерва. И у меня отсутствует пауза между принятием решения и его исполнением. А еще я в прошлом жена бытового пьяницы.

Перелететь с сундука через просторную прихожую на шкаф — секундное дело. Потоптавшись лапами по пыльному дереву, я сунулась в комнату и гаркнула:

— Паша, не стр-реляй, это я, Галка!

И на полу увидела его. И чуть не свалилась со шкафа.

В типичной комнате сталинского дома, под лепным потолком с хрустальной люстрой, происходил типичный правильно организованный запой. Коричневая штора в бурбоновских лилиях задернута, на кресле валяются джинсы и другие предметы одежды, на паркетном полу две гири чудовищного размера штанга. (Да, если ЭТО у него падало — хорошо, что перекрытия выдержали!) Овальный стол аккуратно застелен газетами, на нем три поллитры, столько же замызганных тарелок и вскрытые банки; комнату заполняет мерзкий запах несвежего томатного соуса… Это все понятно, но сам-то, сам хозяин!..

Никогда не знаешь, чего ждать от сильно пьяного оборотня. Когда у нашего брата сдвинуты точки сборки (это выражение здесь следует употреблять в буквальном смысле), он способен обернуться чем угодно. Никаких ограничений, кроме личной фантазии и чувства юмора. Ну, и законов физики, конечно.

Пару лет назад в Ярославской области был случай: один из наших, совершенно опустившийся, обернулся драконом. Если судить по фотографиям в местной прессе, это было что-то вроде Змея Горыныча из старого детского фильма про Илью Муромца, только с одной головой. Причем он то ли нажрался до потери баланса, то ли допустил конструкционный просчет, но летать мог только вниз. Что и выяснил опытным путем, бесстрашно сиганув с балкона, как Тимур Шаов. Хорошо, что зимой в семь вечера уже темно! Не слишком много народу видело, как в переломанных кустиках палисадника ворочается и матерно взревывает поверженный динозавр, да и некоторые из тех, кто видел, списали на собственные делирии… Но трезвые и с фотоаппаратами там тоже нашлись. Кто не снял самого ящера, тот утром запечатлел разрытый снег и следы когтей по краям лежки.

Смех смехом, но присутствие таких тварей посреди большого города неуместно. А если иметь в виду, что делирии бывают крайне агрессивными и малоадекватными — еще и опасно. На самом деле в популярной и художественной литературе «оборотнями» чаще всего называют именно делириев — странные существа, похожие и непохожие на животных, полностью зависимые от своего Облика и способные загрызть насмерть хоть лучшего друга, хоть любимую девушку. Только фазы луны здесь не играют никакой роли. Важна исключительно концентрация этилового спирта в крови. И потому борьба с пьянством и алкоголизмом — краеугольный камень наших добрососедских отношений с нормалами.

Насколько делирии опасны, я знала лучше всех. Мне приходилось бегать с маленькой Машкой на руках от существа, которым нечаянно обернулся Машкин папа… Короче, я думала, что готова ко всему. Но Ламберту удалось меня поразить.

По замусоренному полу бегал зайчик. Ну, не зайчик, а довольно крупный русак. И не совсем бегал, а неторопливо перемещался, подбрасывая круп: передние лапы рысью, задние — галопом. Нормально так подскакивал, даже лапы не заплетались.

— Паша, ты заяц?! — громко вопросила я (чтобы слышали за дверью).

— Да заяц, заяц, — голоском Клары Румяновой в «Ну погоди!» ответил Ламберт. Слова он выговаривал четко, только немного медленно. — Слетай сюда, раз пришла.

Мне бы лететь обратно, к ребятам, но вместо этого я спорхнула на пол, обернулась, прошествовала к окну, нарочито стуча каблуками, и отдернула штору. Если я извлекла какие-то уроки из моего так называемого опыта, то первый из них такой: когда они в тихой фазе, жалость и мягкость неуместны, а спокойствие и уверенность в себе, наоборот, рекомендуются.

— Де-ень? — пискляво изумился заяц, щурясь и закрываясь лапками от света.

— И не первый, — отрезала я. — Наталья Пантелеевна интересуется, как твое здоровье.

Заяц отреагировал синеватой вспышкой. Я поспешно отвернулась: в пятый день запоя с него станет шляться по квартире голым. Однако на Ламберте оказались широкие штаны с веревочкой в поясе. Кроме штанов, правда, ничего.

Хозяин прошлепал босыми ногами к серванту (теперь я увидела, что перед дверью стоит чудовищный шкаф, такие, наверное, назывались «славянскими») и достал хрустальный стакан. Я тем временем озиралась. Приметила компьютер на родственном шкафу письменном столе, работающий, но с выключенным монитором, телевизор, на экран которого свисала углом трогательная вязаная салфетка, еще один вместительный шкаф у стены. Больше мебели не было, зато имелась вторая дверь в глубине — комната, значит, проходная.

А на полу, прямо на паркете, была аккуратно выведена Фигура Речи. Внаглую, даже не мелом, а чем-то черным. И, похоже, давно: линии нечеткие, затерты ногами. Поздравляю, совсем упился. А если бы соседка заглянула, эта самая Виктория? И зачем, интересно, ему сдалась Фигура Речи? Чтобы в заячьем Облике народные песни орать?

А еще лучше — в волчьем.

— Будешь? — спросил меня Ламберт.

— Пятьдесят грамм, — ответила я честно. После пережитого страха мне это определенно не повредит. Я ожидала делирия агрессивного, страшного и косматого, убивающего без предупреждения, с клыками, с острыми рогами… а тут — зайчик. Правду говорят, что чужая душа — потемки.

Пашечка вскрыл новую бутылку «Ржаной», разлил — себе побольше, мне на донышко. Надо сказать, даже в нынешнем своем недостойном состоянии голый по пояс он выглядел здорово. На треугольном скульптурном торсе красовались шрамы, несовместимые с жизнью. Особенно впечатляла округлая глянцевая блябма величиной с ладонь, расположенная точно между лопаток. Когда он повернулся ко мне со стаканчиком, я увидела и выходное отверстие — чуть пониже грудины… Ох, кажется, я разглядываю его с каким-то не деловым интересом. И шерсти, вопреки мифам о вервольфах, почти нет…