И новые президентские выборы в России подгадать.
И в пресс-секретари к папе Римскому назначить.
Или самим Далай-ламой сделать, в розовый хитон одеть, да в Тибет отправить. А там воздух чистый, вода ключевая, почёт, опять же.
От всего Сеня нос воротит, мол, волшебство это все, баловство пустое, ему же реализма хочется.
Сам же, чтобы Марусе насолить, на подоконнике спит.
– Ну, чего ты хочешь? – спрашивает его голубица. – Отвечай, не медли!
– В жены тебя взять, – гундосит Сеня.
– Я же ангел, – розовеет Маруся. – Нельзя нам. Тем более, побывка моя на землице заканчивается.
И правда.
Через пару деньков Маша ударилась о подоконник, обратилась белой голубкой, да и шасть в форточку, взвилась в небушко.
И в этот же самый момент – звонок в Сенину дверь. Самый срочный курьер из Кремля с радостной вестью.
Назначают опять Семена Парамонова главным имиджмейкером президента.
Возликовал Сеня.
Вот он, реализм-то! Без всякого шулерства, колдовства!
Одел господин Парамонов черный костюм с искрой, сто долларовым галстуком шею затянул, да и вприпрыжку к Спасским воротам.
А там уж его, в дубовом зале, президент с распростертыми объятиями ждет. Молодой, подтянутый, выбритый на славу.
3.
Стал имиджмейкером Сеня работать, и отпустила его грусть-тоска.
С президентом шахматные гамбиты разыгрывает, с охранниками костяшками домино стучит, с президентской тещей мудреный пасьянс раскладывает.
А чего ему?
Зарплата – супер, довольствие – знатное, центральное.
Друзья самых высших слоев, сливки, так сказать, общества.
Чего тосковать-то?
Однако дура-тоска вновь свои поганые коготки в Сенино сердце запустила.
Сеня перебрался из кровати с лебяжьим пуховичком на подоконник.
Лежит и звезды считает.
И вот одним утром, глядь, голубка в форточку скользнула.
Ударилась о мрамор подоконника, обратилась Марусенькой с косой до пола.
– Чуяла я боль твою, – сказала Маша. – Чего тебе надобно?
– Будь со мной, – бубнит Сеня. – В законные жены хочу тебя взять.
– Хорошо, – чуть смутившись, ответила голубца и коснулась Сениной макушки нежными пальчиками.
4.
И обратился господин Парамонов в белоснежного голубя. Правда, с чуть потрепанным хвостом и надкрыльниками.
Стала пара голубков жить-поживать на подоконнике, беды не зная.
Запаса зерна, орехов – прорва.
Знай, грызут себе, щелкают с утра до вечера.
А ночью тулятся к друг дружке, милуются.
Утречком для променада и отменного пищеварения в небо взлетают, в лазури покувыркаться, крылышки на солнышке погреть.
Маруся уж собиралась потомство высиживать, как опять захандрил ее суженый.
Променады в небушко совершать отказывается, от гречихи с рисом клюв воротит.
– Али я тебя не мила, не голуба? – спрашивает Маша у мрачного Сени.
– Мила, – бурчит тот. – Голуба.
– Али ты нашим будущим деткам, птенчикам не рад?
– Рад. Чего не рад-то?
Задумалась Маруся, а потом ткнула крылом в Сенин лоб, а сама с печальным криком в небо взвилась.
Сеня же из птицы вновь обратился в хомо сапиенса.
Чу?! Звонок в дверь. Из Кремля депутатская группа «Опоссум».
Оказывается, за время пребывания Сени в голубином естестве, его рейтинг фантастически вырос, и теперь «Опоссумы» смело выдвигают его в президенты России.
Помолодел сразу Сеня лет на двадцать, желваками весело заиграл, да и бегом с депутатами в Кремль.
А там уж его президент не ждет. Он в опале, в Горках отсиживается, о горькой своей будущей судьбе референтам мемуары начитывает.
Оно и понятно! Его рейтинг где? Под ногами валяется. А Сенин в самое небушко взлетел. Так взлетел, уж и не остановишь.
5.
Весьма скоро господин Парамонов стал президентом России.
Власть в своих руках сосредоточил фантастическую.
Сам президент США его побаивается, первым по телефону звонит, заискивающим голоском о чем-то просит. Япония предлагает свои острова в состав Российской Федерации ввести.
Китайцы – китайскую стену дарят, к экватору свои северные границы оттягивают.
Все хорошо, только опять захандрил Семен Семенович.
Может о голубке вспомнил или еще чего.
Только спит теперь исключительно на кремлевском подоконнике, с видом на Спасскую башню.
Да и не только спит, а и днем все время проводит, Указы диктует.
И Указы не простые, а с глубинным подтекстом.
Например, Указ о запрете ловли и продажи голубей.
А второй Указ – об обязательных голубятнях на каждом балконе.
Возроптали, было, россияне.
Да, потом призадумались.
Значит, милосердный их президент крылатых любит.
Чего обижаться-то?
И то верно.
У каждого должна быть своя утеха, свое забвение, зачем же воду мутить?!
Капсула 7. Натали
1.
Я встретил её на Черкизовском рынке. Она бойко торговала китайскими босоножками. Орды возбужденных женщин толкались подле нее, примеряя на картонках непрочные изделия восточных братьев.
Я встал чуть в стороне и принялся любоваться ею.
В ней все было чудо! Бирюзовые глаза, коса до пояса, точеный подбородок, щиколотки (я их не видел, но догадывался, что они очень тонкие, как у породистого арабского скакуна) и черная, словно шпанская мушка, родинка на виске.
Я любовался бы своей будущей кралей до закрытия рынка, но мне постоянно мешали беспокойные дети гор.
«Побэрегись! Да-арогу!» – поминутно орали они, толкая перед собой огромные тележки с раздутыми полосатыми мешками.
– Идите к чёрту! – пытался возражать я.
Но московские кули лишь скалили золотые зубы и агрессивно темнели и без того загорелыми лицами.
Тогда я решился и подошел к обворожительной торговке.
– Как тебя зовут, милая?! – перекрикнул я горластых дамочек.
Бирюзовые глаза красавицы заволоклись туманом страсти.
– Натали! – произнесла она так тихо, что я еле расслышал.
– А я – Иван! Ваня!
– Красивое, древнее имя.
– Где мы увидимся?
– Приходите в полночь к памятнику Пушкина.
– Почему в полночь?
Девушка потупилась, и в это самое время какая-то толстая, усатая тетка, так саданула меня локтем в живот, что я скрючился и волчком отлетел в сторону.
2.
Дома, на Шереметьевской, я принялся лихорадочно готовиться к встрече.
Почистил немецкой пастой зубы с двух сторон, погладил брюки со штрипками, выщипнул парочку нахальных волосков из ноздрей.
Из зеркала на меня смотрел тридцатилетний ухарь с чуть вклинивающимися залысинами.
«Ничего! – твердил я себе. – Мы еще пробьемся! Мы еще докажем свету право на большую любовь!»
В полночь я, как штык, стоял у бронзового изваяния кудрявого поэта. На одном плече гениального дуэлянта, мрачно нахохлившись, сидела угольно-черная ворона, с недоумением наблюдая, как я шуршу золотыми листьями (стояла золотая осень).
Натали всё не было.
«Неужели опять, как всегда, продинамят? – изумлялся я. – После этого я решительно начну презирать женский пол».
– Ваня! Ванютка! – серебристо прозвучал голосок моей кудесницы. – Заждался, бедный?!
– Опоздание на сорок минут и пятьдесят три секунды.
– Ой, ты не поверишь, я не могла выйти из дома. Заел ключ в замке.
– Вот как! – смягчился я.
Натали продела в крендель моей мускулистой руки свою лапку.
В жемчужном свете полной луны девушка предстала еще более обворожительной, чем на Черкизовском рынке.
Огромные ее глаза, доверчиво распахнутые, с загнутыми мохнатыми ресницами мерцали кошачьими искорками:
– Ваня, любишь ли ты Пушкина?
– Не особо, – замялся я. – Гробовщики… Русалки… Нечисть всякая!
– Ах, как жаль! – запечалилась девушка.
– Раньше я вообще читал одну Агнию Барто, – я попытался спасти свой покачнувшийся рейтинг. – Но я упорно развиваю вкус! Недавно прочитал «Остров сокровищ».
