— А как сенат ограничивает власть консулов? — заинтересовался Гай.

Марий сделал большой глоток вина и с усмешкой похлопал себя по животу.

— Они могут проголосовать против меня и в принципе даже снять с поста. Однако на практике мои союзники и клиенты не допустят этого, так что власть консула практически неприкосновенна.

— Ты говорил, консула выбирают только на год, а потом он должен уйти с поста, — сказал Гай.

— Для сильных людей законом можно частично пренебречь. Каждый год сенат требует, чтобы сделали исключение и переизбрали меня. Я полезен Риму, видишь ли, — и все об этом знают.

Марий говорил очень тихо, и Гай был рад такой доверительной беседе. Теперь ему было ясно, почему отец с опаской относился к этому человеку. Марий как молния в летнюю грозу — невозможно угадать, куда ударит в следующий раз. А сейчас Марий держал на ладони весь город, и Гаю хотелось быть там же, в центре событий.

Еще задолго до городских ворот до них стал доноситься рев толпы. Когда они встали у сторожевой башни, звуки затопили их бесформенной мощной волной. Городская стража приблизилась к золотой повозке, и Марий поднялся навстречу. Стражники в начищенных доспехах и нарядной одежде держались торжественно.

— Ваше имя и цель посещения, — вопросил один.

— Марий, командир Перворожденного легиона. Я пришел провести триумф на улицах Рима.

Стражник чуть-чуть покраснел, и Марий ухмыльнулся.

— Можете войти в город, — произнес стражник, отходя назад и делая жест, чтобы открыли ворота.

Марий сел и наклонился к Гаю.

— По обычаю я должен был попросить разрешения, но сегодня слишком замечательный день, чтобы кланяться городской страже, не способной прославиться в легионах… Впускайте!

Он подал сигнал, и снова по всему войску разнеслось пение рогов. Ворота открылись, и из-за них показалась взволнованно кричащая толпа. Шум молотом ударил по легиону, и вознице Мария пришлось крепко дернуть за поводья, чтобы кони двинулись дальше.

Перворожденный вошел в Рим.

— Сейчас же вылезай из постели, если хочешь посмотреть на триумф! Все говорят, как будет красиво, твои родители уже оделись, а ты все валяешься!

Корнелия открыла глаза и потянулась, не обращая внимания на покрывало, упавшее с ее золотистого тела. Ее няня, Клодия, отдернула оконные занавеси, чтобы проветрить комнату и впустить солнечный свет.

— Смотри, солнце уже высоко, а ты даже не оделась. Бесстыдница! А если бы вошел мужчина, твой отец, например?

— Отец не вошел бы. Он знает: когда жарко, я не терплю ночной одежды.

Все еще зевая, обнаженная Корнелия поднялась с постели и потянулась как кошка, выгибая спину и упираясь сжатыми кулачками в воздух. Клодия подошла к двери спальни и опустила засов на случай, если кто-то вздумает войти.

— Может, сначала искупаешься? — проворчала Клодия.

В ее голосе слышалась любовь, которую не могла скрыть никакая напускная строгость.

Корнелия кивнула и босиком прошла в комнату для купания. От воды шел пар: весь дом с самого рассвета трудится. Корнелия даже почувствовала себя немного виноватой, однако чувство вины быстро растворилось, когда она перекинула ногу через край, забралась в ванну и вздохнула. Она любила себя побаловать утром, не дожидаясь обычного дневного купания.

Клодия ворвалась в комнату с охапкой теплого белья. Эта невероятно энергичная женщина, казалось, пребывала в вечном движении. Незнакомый человек по ее одежде и манерам не догадался бы, что она рабыня. Даже ее драгоценности были настоящими, а одежда — богатой.

— Быстро! Вытирайся вот этим и надевай мамилларе.[21]

Корнелия застонала.

— Эта повязка слишком тесная для такой жары!

— Зато через несколько лет твои груди не обвиснут как пустые мешочки! — фыркнула Клодия. — Тогда порадуешься, что ее носила. Вставай! Вылезай из воды, ленивица! Сбоку стоит вода, прополощи рот.

Пока Корнелия промокала кожу полотенцем, Клодия разложила ее одежду и открыла множество маленьких серебряных коробочек с красками и маслами.

— Одеваемся, — сказала она, опуская длинную белую тунику на вытянутые руки Корнелии.

Девушка потрясла руками, чтобы туника упала, и села за стол, поставив перед собой овальное бронзовое зеркало.

— Хорошо бы завить волосы, — задумчиво сказала она, зажав прядь пальцами — густую, цвета темного золота, но прямую.

— Тебе не пойдет, Лия. И сегодня некогда! Твоя мать и ее орнатрикс[22] уже наверняка все закончили! Мать будет тебя ждать! Сегодня ты будешь простой скромной красавицей.

— Тогда положи немного охры на губы и щеки, если, конечно, ты не хочешь намазать меня этими мерзкими свинцовыми белилами.

Клодия раздраженно фыркнула:

— Скрывать цвет лица тебе придется через пару лет, не раньше. Сколько тебе уже, семнадцать?

— Ты сама знаешь. Помнишь, как ты напилась на празднике? — улыбнулась Корнелия, стараясь не двигаться, пока ее красили.

— Я повеселилась, милочка, как все остальные. В умеренной выпивке нет вреда, я всегда так говорила. — Клодия кивнула сама себе, растирая краски. — Теперь немного порошка сурьмы вокруг глаз, чтобы мужчины думали, что они темные и загадочные, и займемся прической. Куда руки! Запомни: руками не трогать, а то размажешь.

Быстро и умело Клодия разделила на части темно-золотые волосы и собрала их сзади, открывая длинную стройную шею Корнелии. Няня посмотрела на лицо воспитанницы в зеркале и улыбнулась увиденному.

— Не пойму, почему твой отец еще не нашел тебе мужа! Чего-чего, а привлекательности тебе не занимать.

— Он сказал, что я могу выбрать сама, а мне еще никто не понравился, — ответила Корнелия, касаясь шпилек в волосах.

Клодия поцокала языком.

— Твой отец — хороший человек, но надо жить, как принято. Пусть найдет тебе молодого человека с будущностью. У тебя будет свой дом, чтобы управлять им. Думаю, тебе это понравится.

— Тогда я возьму тебя с собой. А то мне будет тебя не хватать, как… как наряда, который немного износился и вышел из моды, но все равно удобный, понимаешь?

— Как изящно ты выражаешь свои теплые чувства ко мне, милочка, — ответила Клодия, шлепнув Корнелию по затылку, и отвернулась за плащом.

Плащ представлял собой квадратный отрез золотой ткани, который доходил до колен. Чтобы ткань хорошо смотрелась, его нужно было правильно задрапировать. К счастью, Клодия занималась этим уже много лет и вдобавок к этому прекрасно знала, какие Корнелия любит стили и фасоны.

— Он красивый — но тяжелый, — пробормотала Корнелия.

— Как и мужчины, милочка, в чем ты скоро сама убедишься, — лукаво ответила Клодия. — А теперь беги к родителям! Мы должны выйти пораньше, чтобы выбрать хорошее место. Мы пойдем в дом друзей твоего отца.

— Отец, как жаль, что ты не дожил до этого! — прошептал Гай, когда они проходили по улицам.

Под ногами лежал темно-зеленый тростник, прикрывая все камни. Горожане нарядились в самое лучшее и яркое, отчаянно шумели, протягивали к ним руки и смотрели горящими, полными зависти глазами. Как и сказал Марий, все лавки были забиты досками. Казалось, весь город вышел на праздник, чтобы увидеть великого полководца. Гай поражался, сколько вокруг людей и как они рады. Разве они не помнят, как те же самые солдаты всего месяц назад освобождали путь мечами? Марий говорил, что они уважают только силу, и его слова подтверждали приветственные крики, звеневшие эхом по узким улочкам. Гай посмотрел направо и увидел довольно красивую женщину в окне, которая бросала ему цветы. Он поймал цветок, и толпа одобрительно взревела.

Ни единая душа не заступила им дорогу, несмотря на то что вдоль нее не было ни солдат, ни охранников. Урок месячной давности явно пошел впрок, и людей будто сдерживал невидимый барьер. Постепенно заулыбались даже жестколицые телохранители Мария.