В свете горящих сараев заплясали темные силуэты. Тубрук хмыкнул и тут же поморщился, потому что на губах была свежая рана.

— Они нашли винный склад! — сказал он и не смог сдержать смеха, несмотря на сильную боль, которую смех причинял.

— Они уходят! — удивленно прорычал Марк.

Он отхаркнул и сплюнул кровью, не совсем понимая, его ли эта кровь. Потом повернулся и широко ухмыльнулся Рению, увидев, как тот сидит, ссутулившись и опершись на два трупа. Старый воин молча посмотрел на него, и Марк вспомнил свою жгучую ненависть.

— Я… — Он замолчал и сделал два быстрых шага к старику. Тот умирал, это было очевидно. Марк прижал почерневшую от крови и грязи руку к груди Рения. Сердце старика трепетало и пропускало удары. — Кабера! Сюда, скорее! — закричал он.

Рений закрыл глаза, чтобы не слышать шума и не чувствовать боли.

Александрия дышала тяжело, будто роженица. Она утомилась до предела и вся покрылась кровью. Раньше она и не думала, что кровь такая липкая и противная. В героических легендах про это тоже ничего не было. Первые пару секунд кровь была скользкой, а потом начала прилипать к рукам. Она ждала, когда во двор свалится следующий, и ходила туда-сюда почти как пьяная, сжимая нож в липкой онемевшей руке.

Александрия споткнулась о тело и поняла, что это Сусанна. Больше ей никогда не резать гусыню, не выстилать кухню свежим тростником, не кормить объедками бездомных щенков, как раньше, когда они вместе ходили в Рим за покупками. От этих мыслей из глаз девушки потекли чистые, как вода, слезы и смыли с лица грязь и вонь. Александрия все ходила и ходила, но враги уже не спускались, не слетали во двор, как черные вороны. Никого не было, а она все ходила по двору, пошатываясь, и не могла остановиться. Два часа до рассвета, а в полях все еще раздавались крики.

— Всем оставаться на стенах! До рассвета никто не должен оставить пост! — прокричал Тубрук по двору. — Они еще могут вернуться.

Правда, сам он так не думал. На винном складе хранилась добрая тысяча запечатанных воском амфор. Разбей рабы всего две-три — останутся в благодушном состоянии до восхода.

Дав последнюю команду, сам Тубрук хотел слезть со стены и пройти туда, где среди мертвых тел лежал Юлий. Но кто-то должен был охранять его пост.

— Иди к отцу, парень.

Гай кратко кивнул и спустился, держась за стену. Внизу живота очень болело. Операционный разрез, видимо, разошелся, и когда Гай потрогал его, пальцы стали красными и блестящими. Он заставил себя подняться по каменным ступеням на другую часть стены; его раны рвались от усилия, но он держался.

— Ты умер, отец? — прошептал Гай, глядя на тело.

Ответа не было и быть не могло.

— Держите позиции, ребята! Пока передышка! — раздался по двору резкий голос Тубрука.

Александрия услышала это и выронила нож на камни. Ее держала за запястья девушка-рабыня с кухни и что-то говорила. Александрия не могла разобрать слова из-за криков раненых. Вдруг ей показалось, что наступила тишина.

«Я уже вечно в тишине и темноте, — подумала она. — Я увидела ад».

Кто же она теперь? Границы стерлись, когда она стала убивать рабов, так же стремившихся к свободе, как она. Под тяжестью всего этого Александрия пригнулась к земле и зарыдала.

Тубрук больше не мог терпеть. Прихрамывая, он спустился со своего места на стене и поднялся туда, где лежал Юлий. Они с Гаем стояли и смотрели на тело, не говоря ни слова.

Гай пытался осознать, что Юлий действительно мертв, но не мог. На полу в растекающейся луже жидкости, которая в свете факелов больше походила на оливковое масло, чем на кровь, лежало что-то сломанное, разорванное и изрезанное. Отца здесь не было.

Он резко повернулся, загораживаясь от чего-то рукой.

— Рядом со мной кто-то был. Я почувствовал, что кто-то стоит и смотрит вместе со мной, — запинаясь, начал он.

— Он, кто же еще. Это ночь призраков.

Ощущение ушло, и Гай содрогнулся. Он плотно сжал губы, не давая горю затопить себя.

— Оставь меня, Тубрук. И спасибо тебе.

Тубрук кивнул и спустился во двор. Его глаза превратились в темные провалы. Он устало вскарабкался на свое старое место и стал рассматривать всех убитых им рабов, пытаясь вспомнить подробности каждой смерти. Он узнал лишь нескольких и вскоре оставил это занятие и присел, опершись спиной о столб ворот и поставив меч между ног.

Тубрук смотрел на угасающий пожар в полях и ждал рассвета.

Кабера положил ладони на сердце Рения.

— Я думаю, пришло его время. Стенки внутри него тонкие и старые. Некоторые пропускают кровь туда, где ее быть не должно.

— Ты вылечил Гая. Значит, можешь вылечить и его, — сказал Марк.

— Он старик, парень. Он уже был слаб, а я…

Кабера замолчал — спину обожгло прикосновение острого лезвия. Медленно и осторожно он повернул голову к Марку. В мрачном лице того не было ничего ободряющего.

— Он будет жить. Делай свою работу, или мне придется убить сегодня еще одного.

Услышав эти слова, Кабера почувствовал перемены и вход в игру новых фигур, словно все фишки встали по местам. Он широко раскрыл глаза, но ничего не сказал и стал копить в себе силы для исцеления. Странный молодой человек — с такой силой изменять будущее вокруг себя! Да, Кабера явно попал в нужное время и нужное место. Здесь действительно все текло и менялось и не было привычного порядка и спокойного развития.

Он вытащил из подола железную иглу, быстро и аккуратно продел в нее нить. Кабера работал осторожно, сшивая кровавые губы рассеченной плоти, и вспоминал, как в молодости все ему казалось возможным. Под взглядом Марка Кабера прижал коричневые руки к груди Рения и стал массировать сердце. Почувствовал, как оно зашевелилось, и подавил удивленный возглас, увидев, что жизнь рывком возвращается в старое тело. Кабера замер, пока боль, будто выгравированная на лице Рения, не сменилась спокойствием сна. Кабера встал на ноги, шатаясь от изнеможения, и кивнул сам себе, будто в подтверждение собственных мыслей.

— Боги играют в странные игры, Марк. Они никогда не сообщают нам всех своих планов. Ты был прав. Рений еще увидит пару рассветов и закатов.

К тому времени, как солнце вышло из-за горизонта, поля опустели. Те, кто разграбил винный склад, без сомнения, еще где-то валялись в глубоком пьяном сне. Гай выглянул за стену: от почерневшей земли лениво поднимался дым, обгоревшие деревья стояли черными палками, а в амбарах, точнее, в их остовах тлело запасенное на зиму зерно.

Пейзаж был странно спокойным, и даже птицы молчали. От этого спокойствия убийства и страдания прошлой ночи казались какими-то нереальными. Гай потер лицо, отвернулся и сошел по ступеням во двор.

Белые стены были покрыты бурыми потеками. По углам спеклись лужи крови; судя по отвратительным мазкам на земле, часть тел уже вытащили за ворота, чтобы свезти в ямы, как только найдутся телеги. Тела защитников положили на чистое полотно в прохладных комнатах, уважительно выпрямив руки и ноги. Остальные трупы просто сбрасывали в кучу, откуда конечности торчали во все стороны. Люди работали под крики раненых, которым зашивали раны или собирались что-то ампутировать.

Гая сжигал гнев, но излить его было не на кого. Его заперли в безопасной комнате, в то время как все, кого он любил, рисковали жизнью! Отец погиб, защищая семью и поместье. Конечно, Гай еще не оправился от операции, раны еще не зажили, но как они могли лишить его даже попытки помочь отцу! Когда Кабера подошел к нему, чтобы выразить сочувствие, Гай упрямо молчал, пока тот не ушел. Он устало сидел и просеивал песок пальцами, вспоминая слова, сказанные Тубруком много лет назад. Наконец Гай понял их значение. Это его земля.

Подошел раб — Гай не знал его имени, но, судя по ранам, он тоже стоял на стенах.