Сыщик не знал, даже догадаться не мог, что год тому назад два разных по характеру человека — старшина медвежьепадьевской роты и помощник лесника из Голубого распадка — подружились на почве любви к бутылке. Как выразился немногословный Василий: один пьет — злой алкоголик, вдвоем — добрые приятели.
Иногда, пользуясь попутным транспортом, Серафим навещал Голубую заимку, гораздо чаще Василий приезжал по делам в лесничество. В Голубом распадке друзья распивали на квартире Чудакова, в Медвежьей Пади — у заботливой и запасливой Евдокии. И там и там — самогон. Плохо очищенный, мутный, но настоенный на лесных ягодах. Магазинное пойло — не в чести, как любит приговаривать Васька: фабрикой воняет. А вот профильтрованный через газетную бумагу и активированный уголь, сдобренный таежными ягодами самодельный спиртной напиток и душу веселит, и головную боль не вызывает.
Чокаясь граненными стаканами, друзья говорили о виражах и вывихах современной политики, об охоте и рыбалке, и, не без того, о бабах. Особое внимание Чудаков уделял своему начальству, Толкунов — своему командованию. Доставалось и тем, и другим.
Прапорщик щебетал лесной птахой, помлесника иногда вставлял в его трели короткие словечки с непременными матерными присловьями. Ничего необычного, тем более, зазорного: водка и бабы — даренная Господом услада для несчастных мужиков, начальство любого вида — подарок Сатаны.
Однажды, в изрядном подпитии, Васька пожаловался другу: тайга, мать бы её в корень и в дупло, прямо-таки пожирает одежку — не напасешься. Не говоря уже про обувку — за один обход подметки становятся вдвое тоньше.
Разнеженный двумя стакашками едучего самогона, прапорщик немедленно предложил свою помощь. Что стоит, спрашивается, всемогущему старшине роты списать десяток кирзачей? Составишь акт о негодности, подмахнет командир — все дела. А сколько списывается ещё годных для носки гимнастерок и штанов!
— Только, учти, друг, — ни звука, — предупредил он. — Болтанешь где-нибудь — оба погорим… И еще, как бы это выразить, у нас ведь рынок, так?
— Не волнуйся, дружище, мать твою в делянку. Ты меня обмундируешь, я в долгу не останусь — расплачусь. Рублевками не обещаю — окончательно обнищал. А вот самогончиком поделюсь.
Таким образом помлесника оделся и обулся, а разворотливый его дружок получил по договоренности половину стоимости презентованного обмундирования. В виде двух канистр таежной отравы…
Не расскажешь же об этом собеседнику? Ишь как сверлит умными глазищами, как морщится в ожидании «добровольного» признания!
— И все же, что из себя представляет Чудаков? — не выдержал слишком долгого молчания сыщик.
— Сказал же — не успел до него добраться, командир помешал, — снова отвел в сторону блудливые глазки Серафим. — Говорят, молчун. В тайге все молчуны, она, треклятая, не любит трепачей.
Значит, и тебя тоже, про себя с»ехидничал Добято, погасив смешок во время прижатым к лицу спасительным носовым платком.
Мелькнувшая мыслишка о возможном предательстве помощника не вызвала в душе сыщика привычного пожара. Он привык иметь дело не с идиотами — с умными и находчивыми преступниками, а Серафим ассоциируется с примитивным жуликом, которого Гранд на версту к себе не подпустит.
— Ежели вы с Чудаковым — друзья, почему ты заставил… жену бегать по соседям, заполночь будить какого-то Афоньку? Не проще ли было одолжить куртку у друга?
Прапорщику страшно захотелось чисто народным жестом повертеть пальцем у виска. Дескать, крыша поехала у московского начальника, не врубился вонючий интиллигентишка в то, что Серафим с Евдокией живут в Медвежьей Пади, а Васька — в Голубом распадке. Но прапорщик, конечно, не решился на подобную вольность, которая непременно аукнется, ежели обиженный «пиджак» стукнет командиру отряда.
Поэтому пришлось призвать на помощь присущую Толкунову хитрость и дипломатичность.
— Я позабыл вам сказать: Васька Чудаков обитает в Голубом распадке. Поэтому не было никаких возможностей гонять бабу за полсотни верст…
Итак, все связано, все об»яснимо, думал сыщик, рассеянно вслушиваясь в болтовню спутника. Сестра Евдокии — почтарка, через неё и водителя Борьки — связь с боссом. Под прикрытием переписки с сыном-зеком. Через наивного дурака — сопостельника Евдокия всегда в курсе всех отрядных дел. Узнав о предстоящем выезде на охоту, она, под видом поисков одежды для прапорщика, сообщила Гранду.
«Клоп», вроде, вычислен. Но где гарантия, что он единственный? Ведь трудно представить себе женщину, даже такую дородную, как Евдокия, натягивающую тетиву арбалета.
Разобраться в этом — дело будущего. Сейчас нужно ожидать ответных мер Убийцы, получившего сигнал опасности… Каких именно?…
Как же это трудно совместить: ожидание нападения Гранда или его шестерок, анализ многословного рассказа прапорщика и размышления. От напряжения заболела голова, в глазах появилась резь.
— … хитрая колдунья пыталась обвести меня вокруг пальца, но я не лыком шит…
Да, сыщик привык работать в одиночестве, но это «одиночество» было надуманным, тешившем его самолюбие. На самом деле Тарасика раньше подпирали оперативники, эксперты-криминалисты, ребята из службы наружнего наблюдения. А он, идиот, в Хабаровске наотрез отказался от предложенной помощи. В результате остался беззащитным.
Явно непрофессиональное поведение! Мало того — легковесное!
— … удалось выкачать из колдуньи немало ценного, — во всю фантазировал прапорщик.
В принципе решение «подставиться» Гранду — правильное, но насколько было бы легче сделать это, имея под рукой помощников. А сейчас он голый. О жирном прапорщике можно не упоминать — бездарь и трус. Ротный старшина, если верить командиру «столичной» роты, повязан с лжеКоролевым. Водитель не в счет…
— … а на кухне у чертовой знахарки — будто в аду: воняет, булькает, шипит. Меня аж затошнило…
Рассвет занимался хмурый, недовольный. Сначала стали просматриваться кусты, с двух сторон заблокировавшие избитую дорогу, потом «проявилась» и она — в размоинах, лужах, глубоких выбоинах. Водитель вырубил дальний свет, оставил одни подфарники.
— Кто сейчас командует «голубой» ротой?
— Лейтенант Зимин. Командир первого взвода. Вреднючий, доложу вам, мужик, тряпки у него не выпросишь. Однажды, мне понадобились помощники — погрузить на машину пустую тару: бочки, ящики, термоса. Как положено, обратился к Зимину… А он…
Что ответил прапорщику жадный комадир взвода узнать так и не пришлось. Впереди, с грохотом, ломая ветки, рухнуло, перегородив дорогу, огромное дерево. Грузовик ударился передком в его ствол, двигатель заглох. Прапорщик кубарем полетел в лужу. Распластался в ней на подобии раздавленного червя. Добято ударился головой о край кабины и потерял сознание.
Когда он пришел в себя, лежал на мешках под прицелом пистолета. Рослый амбал, раскорячившись, высился над ним. Козелков, водитель и Толкунов распялились у борта грузовика. За их спинами — второй налетчик, коротконогий здоровяк с армейским тесаком.
— Очухался, сыскарь? Ты то нам и нужен…
В левой руке амбала — добятовский пистолет. На прыщеватом лице — злобная улыбка.
Тарасик, преодолевая головную боль, поднялся, прислонился к высокому борту машины.
— Держи, дружан, дарю.
Не решаясь отойти от плененного сыщика, налетчик бросил пистолет напарнику. Тот не смог поймать его и «макарыч» упал в лужу. Оба посмеялись. Опасаться нечего — водитель и пассажиры, небось, в штаны наложили, на предрассветной дороге — тишина и покой, нарушаемые разве беззаботным пением птиц.
— Мочкани его, Федька!
Федька? Неужели — сынок Евдокии?
Стоящие возле машины пленники обернулись на голос коротконогого. Добято показалось, что сынок Евдокии подмигнул Козелкову… А может быть, прапорщику? После удара головой о край кабины — неразбериха и туман. Главное, подмигнул!
— Погожу малость… Вылазь, сыскарь, побазарим.
Если не убили сразу, есть надежда на спасение. Судя по всему, бандитов только двое. Ну, с двумя-то он справится! Особенно, если поможет старшина. Значит, Гранд решил сам не появляться… Прокол? А может быть наоборот — конторолируемая ситуация?
