— Значит, они до сих пор где-то неподалеку, — вскинулся Цимкер.

— Это может быть один из сообщников. Миссис Тасконти они могли уже увезти очень далеко. Кроме того, джентльмены, надеюсь, вы понимаете, что об уплате выкупа не может быть и речи.

— Да, да, конечно, — закивал Умберто.

— Мы будем делать все возможное, чтобы освободить вашу сотрудницу. Создана специальная группа, которая занимается только этим делом. Но вы должны держать нас в курсе всех действий, ходов и предложений преступников. В случае же попытки тайно уплатить выкуп, по новым законам вы можете быть привлечены к суду как сообщники.

— Вы можете рассчитывать на нашу полную коллаборацию, шериф, — сказал Умберто, пристально глядя на ерзавшего от возмущения Цимкера.

— Значит, договорились. Но, кроме того, коль скоро я уже здесь, позвольте поговорить и о другом. — Шериф протер очки розовой тряпочкой, аккуратно уложил ее обратно в футляр, обвел взглядом сидевших за столом. — Меня очень тревожит ситуация, сложившаяся вокруг вашего м-м-м… учреждения.

— Всякий успех поднимает волну зависти и клеветы. Не следует верить и десятой доле того, что пишут о нас в газетах и журналах.

— О нет, до всего этого мне нет дела. Я говорю только о том, что вижу своими глазами. Об этом городе, что вырос вокруг вас. Обо всех этих передвижных домах, палатках, трейлерах, которых с каждым днем становится все больше. По нашим оценкам, там сейчас скопилось от десяти до двенадцати тысяч человек. А летом наверняка станет вдвое больше.

— Не понимаю, что вас тревожит, шериф. В Таборе — так мы называем этот самодельный городок — живут самые мирные и набожные люди. В большинстве — беднота, у которой не хватает денег купить место в Архиве. Они слушают по местному радио проповеди отца Аверьяна, молятся, читают наши брошюры, пытаются честно подработать то тем то этим.

— Тревожит, мистер Фанцони, очень тревожит. Разноплеменная толпа, без своего места, без работы, без корней — это всегда пороховая бочка. И не так уж безмятежно обстоят дела в этом вашем Таборе. Случались уже и драки, и грабежи. Была попытка поджога. Самый распространенный заработок: прицепиться к кому-нибудь из паломников в качестве свидетеля и за деньги подтвердить все байки, которыми тот захочет разукрасить себя в своем жизнеописании.

— Мы боремся с этим. В каждой проповеди отец Аверьян обязательно упоминает об опасности лжесвидетельства. Но мы не можем запретить паломникам приводить свидетелями, кого они пожелают. По нашим верованиям, отделять правду от лжи будут на Страшном суде — не раньше. Нам — самим, здесь, сейчас — это не по силам.

— Проповеди плохо помогают. Я говорил с некоторыми из таборян. Они верят, что лучше предстать на Страшном суде свидетелем, чем не попасть туда вовсе или попасть слишком поздно.

— Честно сказать, нам сейчас больше досаждает другое их увлечение. Они нашли в горах тропинку, по которой попадают к объездной дороге. О, не делают ничего плохого. Просто стоят на коленях вдоль обочины и молятся. Если проезжает машина в сторону Архива, молча протягивают какую-нибудь записку или средний палец со свежим надрезом и каплей крови. Но на наших служащих это действует угнетающе. Нельзя ли как-нибудь перекрыть тропинку?

— Перекроете эту — они найдут другую. Во всем Нью-Хэмпшире вы не наберете достаточно полицейских, чтобы перекрыть тропинки в горах. А всякие таблички — «частная собственность!», «штраф за вход без разрешения!» — на них не подействуют. Повторяю: число таборян будет расти и сохранять порядок там будет все труднее. Не говоря уже о том, что ни школ, ни врачей в нашем графстве уже сейчас не хватает на такую толпу.

— Нам говорили, что Архив и приток паломников увеличили доходы графства вдвое.

— Паломники — да, но не эта голытьба. Они занимают все площадки, предназначенные для публики, и тысячам обычных туристов просто негде приткнуться. Они едут дальше — в Вермонт, Массачусетс, Канаду. Раньше туризм приносил штату гораздо больше.

— Сейчас мы обсуждаем возможность временно снизить цены на место в Архиве — специально для бедных. Если мы продадим, скажем, пять тысяч мест этим несчастным хотя бы за полцены, население Табора уменьшится вдвое. Устроим, так сказать, летнюю распродажу.

— Да на такую распродажу сюда слетятся десять тысяч новых! Боже вас упаси. Этого нельзя делать ни в коем случае.

— Так или иначе, мы обсуждаем эти проблемы и будем принимать меры.

— Держите нас в курсе. И если что-то новое от похитителей — немедленно звоните. Мы оповестили полицию соседних штатов. Наблюдение ведется на всех дорогах и в аэропортах. Надеюсь, миссис Тасконти будет освобождена в ближайшее время. Но вот Табор, Табор… Поверьте, это более серьезное дело. И что здесь предпринять — я не знаю.

Шериф надел фуражку, поклонился, двинулся к выходу. Умберто проводил его до дверей, потом вернулся к столу, сразу направился к Цимкеру, зашел сзади, обнял за плечи.

— Я все понимаю, Аарон, все знаю… Но вы слышали, что сказал полицейский? Это запрещено категорически… Мы не можем себе позволить ссориться с законом. Все наши враги только того и ждут… Да и не смог бы я собрать три миллиона наличными за такой короткий срок.

— Сильвана… Она верой и правдой служила вам десять лет. Среди всех ваших миллионов не найдется доллара, в который она не вложила бы свой труд. И теперь вы готовы бросить ее?… Оставить в руках этой банды?…

— Кто сказал — «оставить»? Мы будем вести переговоры, тянуть время, обещать, заманивать… Вы же знаете: у нас много всяких ходов и трюков в запасе… Они еще пожалеют, что связались с нами, мы им не по зубам. Вспомните свою историю. Вы уже с жизнью прощались, когда Макс вас выцарапал. Верно я говорю, Макс, старина?

— Главное, чтобы полиция нам не помешала в последний момент. У американской полиции первая забота теперь — не оцарапать, не дай Бог, преступника. Но боюсь, без них нам не выйти на след. Очень большая страна.

Цимкер попытался подняться, но Умберто держал его цепко, сыпал словами, склонившись к уху: «Терпение… выдержка… мы переживаем не меньше вас… все возможное и невозможное… вы не знаете еще, сколько у нас козырей в запасе…»

— Лейда, Джина! — крикнул Цимкер. — Вы-то что молчите? Неужели и вы? Неужели дадите ему сыграть и в эту рулетку?

Джина откатила свое кресло от стола, подъехала к Цимкеру, взяла его изуродованную руку, положила на свой протез.

— Аарон, поймите… Вы не можете сказать, что я не знаю, каково сейчас Сильване, не пережила, не имею представления, что это за люди. Но и я скажу: Умберто прав. Уплатить выкуп — это навлечь на себя всех гангстеров Америки. Объявить себя легкой добычей. Сидящей уткой. Вы же израильтянин — вам ли не понять? Никаких уступок шантажу, никаких переговоров с террористами — это единственный путь, единственное спасение. Они должны знать, что соваться к нам — это все равно что соваться через Иордан. На верную смерть.

— Если бы я был здесь, с нею…

— Но вас не было с нею! — с непонятным торжеством воскликнул Умберто, вдруг отпуская его, отходя к своему креслу, падая в него, задирая ноги на стол. — С ней был совсем другой мужчина. Молодой. Веселый. По-американски беспечный — на нем не было даже «роланда». Как показало вскрытие — сильно пьяный. Так что я вообще не понимаю, на каком основании вы так активно пытаетесь вмешаться в это дело.

— О, этот ваш прием я уже знаю. Ударить по больному месту, вывести противника из себя, выбить из игры, сорвать очередной куш, а там — пусть на Страшном суде решают, по правилам выиграно или нет. Но не воображайте себя неуязвимым. У меня тоже есть кое-что в запасе… Я тоже кое-чему от вас научился.

— Интересно будет послушать.

— Если вы к завтрашнему утру не соберете выкуп…

— Заранее говорю: не соберу.

— …если не вручите его мне и не пошлете меня уплатить бандитам…

— Вам мало было одной встречи с ними?

— …причем без всяких трюков, без засад, без Макса и его ребят со снайперскими винтовками где-нибудь невдалеке…