— Ну что — теперь уж точно. Заграница, самая пересамая… Ты первый раз? И я тоже. Ничего особенно, скажу тебе… Ладно, нечего. Давай-ка вываливай все из рюкзака — будем делиться… Палатку я забираю с собой. Тебе только лишний вес, хватит и спальника… Вот здесь остатки риса, две банки тушенки, пакет вермишели, соль, чай — это все тебе… Мне хватит, не бойся. Только на три дня, а там я прятаться перестану, выйду к жилью, разживусь. Да и спиннинг у меня, тоже что-нибудь добуду. А тебе, может, еще столько же придется идти, не показываясь… Аспирин, антибиотики, йод… Это от живота, это от нарывов — все держи в полиэтилене… Клюквой не объедайся, может развезти. О, гляди — еще сухофрукты на дне завалялись… Забирай, не спорь… А здесь, в конверте, — тебе от Виктории. Финские марки — все, что у нее оставалось после поездки. Их, наверно, и в Швеции можно будет обменять, там пригодятся…

Чем больше он суетился, чем сильнее напускал на себя озабоченность и деловитость, тем труднее ему было скрыть за ними распиравшее его ликование. Илья же был словно в трансе: все исполнял с послушностью и аккуратностью автомата, равнодушно опускал в рюкзак протягиваемые ему припасы. Потом вдруг выронил моток веревки, встал, шагнул вперед, задев зазвеневший чайник, обхватил Павлика руками, зарылся лицом в штормовку.

Тот умолк на полуслове, уставился в белый воронкообразный просвет на солдатском затылке.

— Ого, ты вот как… Ну, ты ничего теперь, ты ведь молодец… Вон как протопал… Всему научился быстро. Не бойся ничего, дойдешь и один. Если напорешься случайно на финнов, говори только по-английски. Что, мол, турист-любитель, сбился с дороги… Они привыкли ко всяким чудакам-бродягам, поверят. А ты иди себе и иди. Атлас все же тебе поможет. Главные-то реки на нем обозначены. Рано или поздно дойдешь вот сюда: Муонио, пограничная со Швецией река. Один из трех городков: Каресуандо, Муонио или Колари. В каждом из них — паром. Никаких документов не спрашивают, плату берут только за автомобиль. А ты пешеход, тебе много не надо. Зашел на паром — и через двадцать минут в Швеции…

Илья понемногу успокаивался, выходил из транса. Смотрел осмысленно, кивал, улыбался.

— А из Стокгольма пошли мне открытку. Без текста, без подписи… Нарисуй рожицу какую-нибудь — я пойму. Я этой открытки знаешь как буду ждать? Как конца заезда на ипподроме. Такого заезда, на который все деньги поставил. Я на тебя очень много ставлю, Илья. Если ты дойдешь, это мне до конца дней будет — ого!.. Из такой бульдожьей хватки парня вырвать! Ну и для мамы твоей… Ей передай, что я тоже… все эти годы… Не могу ее забыть. Что желаю ей счастья такого… такого, как она мне дала… Только не такого короткого, а надолго… Передай, что след в душе такой глубокий…

Еще не успев понять, откуда приплыло надсадное жужжание, оба дружно повалились на землю.

Биплан шел низко над кромкой леса.

Приближался или удалялся?

Во всяком случае, было до него не больше километра. Вполне мог заметить.

— Если это финский, могут вызвать патруль, — сказал Павлик.

— Нет, это наш. В береговой охране — я видел — точно на таких летают.

Биплан, словно подтверждая, накренил крылья, скользнул на восток, исчез за лесом.

— Да, тогда мне лучше не мешкать.

Они поспешно закончили упаковку, подобрали и зарыли весь мелкий мусор, затянули поистершиеся и выцветшие завязки штормовок. Рюкзаки были все еще достаточно тяжелы, сильно перегибали их вперед, так что обняться как следует не удалось. Они друг друга за плечи, улыбнулись в последний раз, пошли в разные стороны.

Расставание вышло таким поспешным и скомканным, что Илья как-то не воспринял его всерьез. Он бодро спустился в низинку, прошел под телефонными проводами, мимо диковинных столбов, поднялся на следующий холм, перевалил через него и оказался перед плотной стеной кустарника. Слева его было не обойти — тянулся далеко. Но и справа не было видно просвета. Значит, что же? Продираться напрямик?

Только тут паника начала брать свое.

Да, он выучился всем хитростям и приемам походной жизни. Он научился правильно укладывать вещи в рюкзак: тяжелое — к спине, легкое — по краям. Он знал, каким слоем наносить антикомариную мазь и как дышать при подъеме в гору. И как растирать мышцы по утрам, и как находить сухое место для ночлега, и как находить воду для питья. Лишь одному он не успел научиться: куда направлять следующий шаг. За весь поход ему ни разу не пришлось даже задуматься над этим. Единственное, о чем надо было заботиться: не потерять из виду спину вожатого.

Теперь он остался один.

В чужой стране, без настоящей карты, без документов, без денег. Даже без права позвать на помощь. Неужели люди, умеющие так надежно и любовно протягивать ниточки проводов друг к другу, смогут выдать его назад? Может, они просто не знают, что такое лагерь, вышки, колючая проволока, уголовники, избивающие новичков, насилующие их всем бараком на нарах? А если подвернется нога? Сколько раз уже он едва успевал поймать ускользающее равновесие, сколько раз испытывал судьбу?

От внезапной слабости он пошатнулся, осторожно опустился на землю, снял рюкзак. Отполз обратно к вершине холма. Телефонная линия внизу была первым знаком человеческого присутствия на земле, увиденным ими за девять дней. В проводах перекатывались неспешные финские новости, кто-то кого-то, наверно, звал в гости, торговался, расспрашивал о здоровье, хвастал охотничьей удачей. Расстаться с этим так сразу, снова уйти в одиночество леса и тундры не было сил.

Илья лежал так тихо, что лемминг, высунувшийся неподалеку из травяной подушки, повертел острой мордочкой, ничего не заметил и спокойно уселся чиститься и умываться. Воробьи чирикали, перелетая по жестяным шапочкам столбов. Белая полярная сова плавно скользнула вдалеке к поваленной ели. И донесшийся издалека собачий лай тоже как-то вписался в череду мирных звуков и шевелений близкой человеческому жилью природы, не вызвал поначалу никаких мыслей об опасности.

Лай усиливался, делался все более азартным.

Потом как-то очень обрывисто смолк.

И тогда с той стороны, куда ушел Павлик, донесся отчетливый знакомый треск — автоматная очередь.

Чей-то оклик, свист — и еще одна.

Илья, забыв про рюкзак, забыв про все приемы осторожной ходьбы, вскочил и ринулся вниз, проскочил под телефонными проводами, взлетел по пологому склону, мимо примятого мха на месте их последнего привала и, задыхаясь, припадая за стволами, не чувствуя хлещущих веток, побежал — вперед? назад? просто не зная куда? — и так несся, пока не увидел бегущего ему навстречу человека — в изодранной одежде, со всклокоченной бородой, прихрамывающего, сжимающего в руке окровавленный охотничий нож.

Сотни кондиционеров надсадно гудели, выкачивая жару из залов и переходов аэропорта Кеннеди, но снаружи она накапливалась пластами, сгущалась, как кисель, зыбкой массой в июльском безветрии.

Пассажиры, выходя из дверей, чуть не бегом припускали к своим машинам, автобусам, такси, на ходу сбрасывая пиджаки, закатывая рукава, расстегивая пуговицы рубашек и платьев.

По телефону Лейда заверила Эмиля, что встречать ее не нужно, что она без труда найдет отель «Синий каньон», что все равно она не будет знать заранее, каким рейсом прилетит. Даже приплела что-то насчет возможной промежуточной посадки в Олбани — ненадолго, по делу. Конечно, выигрыш был ничтожен — побыть одной те лишних полчаса, что такси будет пробираться в водоворотах нью-йоркских улиц. Но голос Эмиля так был искажен чересполосицей разных интонаций, так быстро перескакивал от просительной, извиняющейся нежности к тону сердитого и не подлежащего обсуждению приказа, что ей нестерпимо захотелось отсрочить встречу. Раз уж нельзя отказаться совсем.

Такси ей досталось потертое и прокуренное, как старый бильярд. Тройная лента машин на шоссе подмешивала к жаре потоки выхлопных газов. И все же несколько сортов травы и кустарника научились каким-то образом выживать и в такой атмосфере — откос справа уверенно зеленел. Даже какие-то цветочки проглядывали там и тут, даже какие-то птицы вылетали прямо на асфальт, крутились там, сверкая красными грудками, и лишь в последний момент, с увертливостью матадоров, выпархивали из-под несущихся на них машин.