27 марта 1991 года На 28-е в народе назначен крутой поворот. Бродяга к Байкалу подходит, рыбацкую лодку берет. Бродяга Байкал переехал, подходит к Кремлевской стене. Но тут его танк переехал, и песенке нашей конец. Ода «эРИ-72» Я в собственном глазу не замечал соринку, но тут на Колобах, купив свое вино, впервые увидал ментовскую дубинку, «эРИ-72» — большую, как бревно. Я убеждал себя: здесь виноватых нету, ведь это только страх, как выкрик «От винта!», растягивает вдоль случайные предметы, растаскивает вширь поганого мента. Когда в Махачкале я захожу в «Лезгинку», навстречу мне встает (всей кожей об нее!) фаллический предмет, ментовская дубинка, «эРИ-72» — проклятие мое. Уж лучше мне ходить с расстегнутой ширинкой, чем запросто, вот так, идти средь бела дня с «эРИ-72», ментовскою дубинкой, большой, как у коня… В последний раз меня забрали на Тишинке. Как весело она взглянула на меня! «эРИ-72» с свинцового начинкой, зачуханный дизайн, недальняя родня. Не-е-ет, весь я не умру. Той августовской ночью и мог бы умереть, но только, вот напасть! — три четверти мои, разорванные в клочья, живут, хоть умерла оставшаяся часть. И долго буду тем любезен я народу, что этот полутанк с системой полужал в полуживой строфе навеки задержал верлибру в панику и панике в угоду. Нине Искренко Этот «Боинг» летит неуверенно на такой небольшой высоте, и таким коридором проверенным, и с такой пассажиркой в хвосте… Пассажирка сидит неуверенно с сигареткой смертельной во рте, изо всех гороскопов расстреляна, да еще на такой высоте! Этот «Боинг» последнейшей выточки с пассажиркой смертельной во рту, по радару ее, как по ниточке, растерял всю свою высоту. Пассажирка последнейшей выточки: этот «Боинг» в надежных руках, — приземляется, плиточка к плиточке, на бетонки зияющий пах. Рейс Нью-Йорк — Сан-Франциско «В начале восьмого с похмелья болит голова…» В начале восьмого с похмелья болит голова не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье. Сегодняшний день — это день, пораженный в правах: глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье. И плюс перестройка, и плюс еще счеты свести со всем, что встает на дыбы от глотка самогона. Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти, в суровой классической форме сухого закона… Вот видите, сбился, опять не туда повело: при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого глоток… Извиняюсь, опять не про то. Тяжело в ученье с похмелья в бою… Будь ты проклято! Снова. Вернее, сначала. В начале восьмого башка… Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова. Уже половина… восьмого стакана… рука уже не дрожит, и отыскано верное слово. «Бессонница. Гомер ушел на задний план…» Бессонница. Гомер ушел на задний план. Я Станцами Дзиан набит до середины. Система всех миров похожа на наган, работающий здесь с надежностью машины. Блаженный барабан разбит на семь кругов, и каждому семь раз положено развиться, и каждую из рас, подталкивая в ров, до света довести, как до самоубийства. Как говорил поэт, «сквозь револьверный лай» (заметим на полях: и сам себе пролаял) мы входим в город-сад или в загробный рай, ну а по-нашему так — в Малую Пралайю. На 49 Станц всего один ответ, и занимает он двухтомный комментарий. Я понял, человек спускается как свет, и каждый из миров, как выстрел, моментален. На 49 Станц всего один прокол: куда плывете вы, когда бы не Елена? Куда ни загляни — везде ее подол, во прахе и крови скользят ее колена. Все стянуто ее свирепою уздою, куда ни загляни — везде ее подол. И каждый разговор кончается — Еленой, как говорил поэт, переменивший пол. Но Будда нас учил: у каждого есть шанс, никто не избежит блаженной продразверстки. Я помню наизусть все 49 Станц, чтобы не путать их с портвейном «777». Когда бы не стихи, у каждого есть шанс. Но в прорву эту все уносится со свистом: и 220 вольт, и 49 Станц, и даже 27 бакинских коммунистов… |
