И. М. На холмах Грузии лежит такая тьма, что я боюсь, что я умру в Багеби. Наверно, Богу мыслилась на небе Земля как пересыльная тюрьма. Какая-то такая полумгла, что чувствуется резкий запах стойла. И, кажется, уже разносят пойло… Но здесь вода от века не текла. Есть всюду жизнь. И тут была своя, — сказал поэт и укатил в Европу. Сподобиться такому автостопу уже не в состоянье даже я. Неприхотливый город на крови живет одной квартирой коммунальной и рифмы не стесняется банальной, сам по себе сгорая от любви. А через воды мутные Куры, непринужденно руку удлиняя, одна с другой общается пивная, протягивая «ронсон» — прикури! Вдвойне нелеп здесь милиционер, когда, страдая от избытка такта, пытается избавиться от факта не правонарушения — манер. На эту пару рифм другой пример: это вполне благоприятный фактор, когда не нужен внутренний редактор с главным редактором: он не миллионер. Я от Кавказа делаюсь болтлив. И, может быть, сильней, чем от «Кавказа». Одна случайно сказанная фраза сознанье обнажает, как отлив. А там стоит такая полумгла, что я боюсь, что я умру в Багеби. Наверно, Богу мыслился на небе наш путь как вертикальная шкала… На Красной площади всего круглей земля! Всего горизонтальней трасса БАМа. И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо, как Вечный Жид у вечного нуля. И я не понимаю, хоть убей, зачем сюда тащиться надо спьяну, чтобы тебя пристукнул из нагану под Машуком какой-нибудь плебей. Самиздат-80 За окошком света мало, белый снег валит, валит. Возле Курского вокзала домик маленький стоит. За окошком света нету, из-за шторок не идет. Там печатают поэта — «шесть копеек разворот». Сторож спит, культурно пьяный. Бригадир не настучит — на машине иностранной аккуратно счетчик сбит. Без напряга, без подлянки дело верное идет на Ордынке, на Полянке, возле Яузских ворот… Эту книжку в ползарплаты и нестрашную на вид в коридорах Госиздата вам никто не подарит. Эта книжка ночью поздней, как сказал один пиит, под подушкой дышит грозно, как крамольный динамит. Но за то, что много света в этой книжке между строк, два молоденьких поэта получают первый срок. Первый срок всегда короткий, а добавочный — длинней. Там, где рыбой кормят четко, но без вилок и ножей. И когда их, как на мине, далеко заволокло, пританцовывать вело, кто-то сжалился над ними: что-то сдвинулось над ними, в небесах произошло. За окошком света нету. Прорубив его в стене, запрещенного поэта напечатали в стране. «Против лома нет приема» — и крамольный динамит без особенного грома прямо в камере стоит. Два подельника ужасных, два бандита — Бог ты мой! — недолеченных, мосластых, по шоссе Энтузиастов возвращаются домой… И кому все это надо, и зачем весь этот бред, не ответит ни Полянка, ни Ордынка, ни Лубянка, ни подземный Ленсовет, как сказал другой поэт. Стихи о «сухом законе», посвященные Свердловскому рок-клубу Высоцкий разбудил рокеров, рокеры предопределили XXVII съезд КПСС. А. Козлов Он голосует за «сухой закон», балдея на трибуне, как на троне. Кто он? Писатель, критик, чемпион зачатий пьяных в каждом регионе, лауреат всех премий… вор в законе! Он голосует за «сухой закон». Он раньше пил запоем, как закон, по саунам, правительственным дачам, как идиот, забором обнесен, по кабакам, где счет всегда оплачен, а если был особенно удачлив — со Сталиным — коньяк «Наполеон». В двадцатых жил (а ты читай — хлестал), чтобы не спать, на спирте с кокаином и вел дела по коридорам длинным, уверенно идя к грузинским винам, чтобы в конце прийти в Колонный зал и кончить якобинской гильотиной… Мне проще жить — я там стихи читал. Он при Хрущеве квасил по штабам, при Брежневе по банькам и блядям, а при Андропове — закрывшись в кабинете. Сейчас он пьет при выключенном свете, придя домой, скрываясь в туалете. Мне все равно, пусть захлебнется там! А как он пил по разным лагерям конвойным, «кумом», просто вертухаем, когда, чтоб не сойти с ума, бухая с утра до ночи, пил, не просыхая… «Сухой закон» со спиртом пополам! Я тоже голосую за закон, свободный от воров и беззаконий, и пью спокойно свой одеколон за то, что не участвовал в разгоне толпы людей, глотающей озон, сверкающий в гудящем микрофоне. Пью за свободу, с другом, не один. За выборы без дури и оглядки. Я пью за прохождение кабин на пунктах в обязательном порядке. Пью за любовь и полную разрядку! Еще — за наваждение причин. Я голосую за свободы клок, за долгий путь из вымершего леса, за этот стих, простой, как без эфеса, куда хочу направленный клинок. За безусловный двигатель прогресса, за мир и дружбу, за свердловский рок! |
