«Да здравствует старая дева…» Да здравствует старая дева, когда, победив свою грусть, она теорему Виёта запомнила всю наизусть. Всей русской душою проникла, всем пламенем сердца вошла и снова, как пена, возникла за скобками быта и зла. Она презирает субботу, не ест и не пьет ничего. Она мозговую работу поставила выше всего. Ее не касается трепет могучих инстинктов ее. Все вынесет, все перетерпит суровое тело ее, когда одиноко и прямо она на кушетке сидит и, словно в помойную яму, в цветной телевизор глядит. Она в этом кайфа не ловит, но если страна позовет — коня на скаку остановит, в горящую избу войдет! Малярит, латает, стирает, за плугом идет в борозде, и северный ветер играет в косматой ее бороде. Она ничего не кончала, но мысли ее торжество, минуя мужское начало, уходит в начало всего! Сидит она, как в назиданье, и с кем-то выходит на связь, как бы над домашним заданьем, над всем мирозданьем склонясь. «Игорь Александрович Антонов…» Игорь Александрович Антонов, Ваша смерть уже не за горами. То есть, через несколько эонов ты как светоч пролетишь над нами. Пролетишь, простой московский парень, полностью, как Будда, просветленный. На тебя посмотрят изумленно Рамакришна, Кедров и Гагарин. Я уже давно не верю сердцу, но я твердо помню: там, где ты траванул, открыв культурно дверцу, на асфальте выросли цветы! Потому-то в жизни этой гадской, там, где тень наводят на плетень, на подвижной лестнице Блаватской я займу последнюю ступень. Кали-юга — это центрифуга. Потому, чтоб с круга не сойти, мы стоим, цепляясь друг за друга на отшибе Млечного Пути. А когда навеки план астральный с грохотом смешается с земным, в расклешенных джинсах иностранных, как Христос, пройдешь ты по пивным. К пьяницам сойдешь и усоногим. К тем, кто вовсе не имеет ног. И не сможет называться йогом, кто тебя не пустит на порог. А когда в последнем воплощенье соберешь всего себя в кулак, пусть твое сверхслабое свеченье поразит невежество и мрак! Подойдешь средь ночи к телефону — аж глаза вылазят из орбит: Игорь Александрович Антонов как живой с живыми говорит! Гений твой не может быть измерен. С южных гор до северных морей ты себя навек запараллелил с необъятной родиной моей! Тушинским кочегарам Славе В. и Толе И. Кочегар Афанасий Тюленин, что напутал ты в древнем санскрите? Ты вчера получил просветленье, а сегодня — попал в вытрезвитель. Ты в иное вошел измеренье, только ноги не вытер. Две секунды коротких пребывал ты в блаженном сатори. Сразу стал разбираться в моторе и в электропроводке. По котельным московские йоги, как шпионы, сдвигают затылки, а заметив тебя на пороге, замолкают и прячут бутылки. Ты за это на них не в обиде. Ты сейчас прочитал на обеде в неизменном своем Майн Риде все, что сказано в ихней Риг-Веде. Все равны перед Богом, но Бог не решается, как уравненье. И все это вчера в отделенье объяснил ты сержанту как мог. Он тебе предложил раздеваться, и, когда ты курил в темноте, он не стал к тебе в душу соваться со своим боевым каратэ. Ты не знаешь, просек ли он суть твоих выкладок пьяных. Но вернул же тебе он «Тамянку». А ведь мог не вернуть. «Я добрый, красивый, хороший…» Я добрый, красивый, хороший и мудрый, как будто змея. Я женщину в небо подбросил — и женщина стала моя. Когда я с бутылкой «Массандры» иду через весь ресторан, весь пьян, как воздушный десантник, и ловок, как горный баран, все пальцами тычут мне в спину, и шепот вдогонку летит: он женщину в небо подкинул, и женщина в небе висит… Мне в этом не стыдно признаться: когда я вхожу, все встают и лезут ко мне обниматься, целуют и деньги дают. Все сразу становятся рады и словно немножко пьяны, когда я читаю с эстрады свои репортажи с войны, и дело до драки доходит, когда через несколько лет меня вспоминают в народе и спорят, как я был одет. Решительный, выбритый, быстрый, собравший все нервы в комок, я мог бы работать министром, командовать крейсером мог. Я вам называю примеры: я делать умею аборт, читаю на память Гомера и дважды сажал самолет. В одном я виновен, но сразу открыто о том говорю: я в космосе не был ни разу, и то потому, что курю… Конечно, хотел бы я вечно работать, учиться и жить во славу потомков беспечных назло всем детекторам лжи, чтоб каждый, восстав из рутины, сумел бы сказать, как и я: я женщину в небо подкинул — и женщина стала моя! |
