Из поэмы Я мастер по ремонту крокодилов. Окончил соответствующий вуз. Хочу пойти в МИМО, но я боюсь, что в эту фирму не берут дебилов. Мы были все недальняя родня. Среди насмешек и неодобренья они взлетали в воздух у меня, лишенные клыков и оперенья. Я создал новый тип. Я начинал с нуля. Я думаю, что вы меня поймете. Я счастлив был, когда на бреющем полете он пролетал колхозные поля. Но, видно, бес вошел в ту ночь в меня, и голос мне сказал, чтобы задаром он не пропал, ему нужна броня. И вот я оснастил его радаром. Я закупил английский пулемет. На хвост поставил лазерную пушку… Последний раз его видали в Кушке. Меня поймали, выбрили макушку, и вот о нем не слышу целый год. Хотя, конечно, говорящий клоп полезнее, чем клоп неговорящий, но я хочу работы настоящей, в которой лучше действует мой лоб. Я мастер по ремонту крокодилов. Вокруг меня свобода и покой. Но чтоб в груди дремали жизни силы, я не хочу на все махнуть рукой. Прошу вернуть меня назад обратно (не верьте, что болтают про меня). И мы с моим биноклем семикратным продолжим изучение огня! Добавление к сопромату Чтобы одной пулей загасить две свечи, нужно последние расположить так, чтобы прямая линия, соединяющая зрачок глаза, прорезь планки прицеливания и мушку, одновременно проходила бы через центры обеих мишеней. В этом случае, произведя выстрел, можно погасить обе свечи — при условии, что пуля не расплющится о пламя первой. Питер Брейгель За харчевней — вытрезвитель. А над ним железный флюгер. По дороге топал Питер, по большой дороге Брейгель. Как на глобусе, наклонна полупьяная Европа. С караваном до Лиона, ну а дальше — автостопом. Ну а дальше — как попало. Ничего тут не попишешь. В Антверпене он покакал, а во Франции пописал. В голове гуляет ветер. Дождь на склонах травки вытер. Хорошо шагает Петер. Хорошо рисует Питер. В Нидерландах скукотища. Книжки жгут, и всем приятно. А в Италии — жарища. И рисуют — непонятно… А в Италии рисуют — как нигде не нарисуют. Только кто так нарисует, так, как Питер нарисует! Дальше к югу — больше перца, алкоголя или Босха. Под телегой в поле Петер засыпает, пьяный в доску. Он проспит четыре века и проснется — очень трезвый. И потопает со смехом по дороге, по железной. Мимо сада-огорода, мимо бани-ресторана, эх, мимо бомбы водородной, эх, мимо девочек в порту! «В глуши коленчатого вала…» Ласточка с весною в сени к нам летит… В глуши коленчатого вала, в коленной чашечке кривой пустая ласточка летала по возмутительной кривой. Она варьировала темы от миллиона до нуля: инерциальные системы, криволинейные поля. И вылетала из лекала в том месте, где она хотела, но ничего не извлекала ни из чего, там, где летела. Ей, видно, дела было мало до челнока или затвора. Она летала как попало, но не оставила зазора ни между севером и югом, ни между Дарвином и Брутом, как и диаметром и кругом, как и термометром и спрутом, между Харибдой и калибром, как между Сциллой и верлибром, как между Беллой и Новеллой, как и новеллой и Новеллой. Ах, между Женей и Андреем, ах, между кошкой и собакой, ах, между гипер- и бореем, как между ютом или баком. В чулане вечности противном над безобразною планетой летала ласточка активно, и я любил ее за это. |
