"Милый и дорогой дедушка!

Письмо я твое получил и благодарю тебя за добрую память обо мне. Очень жаль, что посланные из Москвы книжки твоего сочинения и переведенные на словацкий язык не дошли до тебя! Не пришли ли они к тебе после моего письма? А доктора этого зовут Душан Петрович Маковицкий. В Москве есть писатель хороший Николай Николаевич Златовратский; он так же старается и пишет о горькой участи бедных и темных людей, как и ты; он тебя любит и уважает – у него есть большой даже портрет с тебя, написанный с фотографической карточки. Он меня расспрашивал о твоем житье-бытье; я ему все рассказал про твою трудовую жизнь и отдал в распоряжение ту твою рукопись, которую ты дал мне при моем отъезде от вас.

Ты спрашиваешь меня: православный ли Лев Николаевич Толстой? Он уже почти 20 годов только то и делает, что в пух и прах разносит православные суеверия…"204.

Это письмо – отчет внука – необыкновенно интересно. Из него можно сделать несколько выводов. Во-первых, видимо, благосостояние семьи Бондаревых выросло настолько, что они могли разъезжать по делам по всей России. Во-вторых, семья сохранила свою веру, ибо из ответа внука понятно его отношение к господствующей религии. В-третьих, из письма внука мы узнаем о весьма широкой популярности деда и, наконец, о желании сибиряка удостовериться в антиправославии великого писателя. В дополнение укажем, что дедушка был хорошим педагогом, ибо письмо внука грамотно, лаконично и емко.

До конца дней своих Бондарев работал над "Трудолюбием…". На последнем варианте рукописи стоит дата: "В половине мая 1898 года"205.

Конец неотвратимо приближался. 9 ноября 1898 г. Толстому было отправлено из Иудина письмо:

"Многоуважаемый Лев Николаевич!

Родитель мой Тимофей Михайлович Бондарев посланное вами письмо от 11 сентября сего года получил 27 сентября, но после того писал вам или нет, я не знаю; но в настоящее время его в живых нет, он после трехдневной болезни умер 3 ноября.

Пред кончиною приказал первым долгом уведомить вас и пожелать вам пожить для пользы человечества. Остаюсь с искренним почтением к вам Даниил Бондарев. Прошу сообщить от себя о смерти знающим покойного"206.

В ответ на это печальное послание Толстой накануне Нового года (30 декабря 1898 г.) написал в далекое село сыну усопшего: "Очень благодарю вас, Даниил Тимофеевич, за сообщение очень для меня печальное о смерти родителя вашего, человека очень замечательного и оставившего после себя значительное сочинение.

Вы бы очень обязали меня, сообщив мне о нем и о последнем времени и часах его жизни как можно больше подробностей.

Кроме того, что я высоко ценил его, как писателя, я любил его, как человека. И потому рад буду всем самым мелким подробностям о нем. Исполнили ли вы его желание похоронить его в поле? С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам Лев Толстой"207.

Лев Николаевич был взволнован вестью о смерти своего оппонента. Память о нем он сохранил надолго. Так, в 1904 г., составляя "Круг чтения", поместил в нем в качестве одного из "Месячных чтений" (ноябрь) выдержки из сочинений Бондарева вместе со своей статьей о нем, написанной для словаря С. Венгерова. Выдержки касаются двух важнейших постулатов Бондарева: труда и деторождения.

Заканчивается публикация призывом к единению: «Разделилась вселенная вся на тысячу вероучений, то как одна должна быть вера, как и Бог один. Первородный закон "в поте лица твоего снеси хлеб твой" все вероучения собрал бы воедино, и, если бы только они узнали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу своему. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в единую церковь и едину любовь»208.

Помнил сибирского мужика и Максим Горький, который следовал Амфитеатрову в оценке значения Бондарева в формировании философских взглядов великого писателя.

В неотправленном письме к Толстому от 5(18) марта 1905 г. он писал: "Почерпнув когда-то Вашу философию у мужиков Сютаева и Бондарева, Вы слишком поторопились заключить, что это пассивная философия свойственна всему русскому народу, а не есть только отрыжка крепостного права, и Вы ошиблись, граф, – есть еще миллионы мужиков – они просто голодны, они живут как дикари, у них нет определенных желаний, и есть сотни тысяч других мужиков, которых Вы не знаете, ибо, повторяю, не хотели слушать голос их сердца и ума"209. Горький по существу прав, но все-таки, если бы он заглянул в полный текст "Торжества земледельца", он бы обнаружил там много общего со своими мыслями. Письмо же не было отправлено Толстому из-за того, что граф в это время подвергся ожесточенной критике, и Горький не хотел присоединять свой голос к этой травле. Письмо было опубликовано спустя десятилетия.

В разгар первой русской революции в издательстве "Посредник" наконец-то вышел в сокращенном виде труд Бондарева "Торжество земледельца" с предисловием великого писателя. На дворе стоял 1906 г. 2 апреля этого же года Лев Николаевич записал в своем дневнике, жалуясь на физическое состояние и одновременно отмечая ясность и глубину мысли: "Если мне и кажется, что жизнь стоит во мне, она не стоит, но идет подземно и потом раскрывается тем сильнее, чем дольше она задержалась.

Правда ли это, будет видно по тому, что я записал и теперь впишу за эти две недели. Записать: 1) Совершенно ясно стало в последнее время, что род земледельческой жизни не есть один из различных родов жизни, а есть жизнь, как книга – Библия, сама жизнь, единственная жизнь человеческая, при кот[орой] только возможно проявление всех высших человеческих свойств. Главная ошибка при устройстве человеч[еских] обществ и такая, к[оторая] устраняет возможность какого-нибудь разумного устройства жизни – та, что люди хотят устроить общество без земледельческой жизни или при таком устройстве, при к[отором] земледельческая жизнь – только одна и самая ничтожная форма жизни. Как прав Бондарев!"210. Это последняя запись Льва Николаевича Толстого, где он вспоминает своего сибирского друга. И еще в таком контексте, где признается абсолютная правота крестьянина – земледельческая жизнь – единственная форма жизни. Бондарев ушел из дневников великого писателя, ушел он и из разговоров последних лет жизни писателя, по крайней мере нет об этом воспоминаний. Но смею думать, Толстой не забывал сибирского мыслителя до конца жизни. В дневнике Д. Маковицкого приведен разговор с писателем И.Ф. Наживиным, спросившим Льва Николаевича, знал ли он лично Бондарева: "Я обратил на него внимание, прочитав заметку Глеба Успенского, которому Бондарев прислал сочинение в музей в Минусинск. Между тем у Бондарева было в мизинце больше ума, чем у всех Глебов Успенских". Да, высоко ценил Толстой юдинского старца, но не мог простить ему поклонения букве Ветхого Завета211.

Наступили предвоенные годы, и если о Бондареве где-то и упоминали, то в научных изданиях, вроде "Толстовского Ежегодника" 1913 г., где К.С. Шохор-Троцкий привел некоторые биографические данные о нем и отдельные письма Толстого к Бондареву.

Уже упомянутый археолог Горощенко в 1911 г. обратился в Минусинский музей им. Н.М.

Мартьянова с просьбой разыскать переписку Бондарева и Толстого и передать ее дочери Толстого Александре Львовне для "Музея Толстого"212. Сотрудники музея разыскали часть писем у преподавателя Таштыпской школы Веселовского и получили их для музея. По просьбе народовольца Александра Васильевича Прибылева с них были сняты копии для А.Л. Толстой. Вероятно, общими стараниями они попали в публикацию Шохор-Троцкого. Профессор Иоанакий Алексеевич Малиновский (1868-?), одно время служивший на кафедре русского языка в Томске, совершив паломничество в Минусинск в июне 1903 г. в составе экспедиции во главе с проф. Василием Васильевичем Сапожниковым (1861-1924), опубликовал статью о Бондареве и Толстом в газете " Речь" от 9 (22) февраля 1912 г. Как мы указали, главный труд Бондарева у него называется "Труд по Библии". Симптоматично и то, что свою статью в кадетской газете профессор Малиновский заканчивает цитатой из завещания Бондарева: "Все это я на этом месте в гробе покоившийся крестьянин минусинского округа Бейской волости дер. Уздиной (Иудиной. – С. Д.) по крещению Тимофей Михайлов, а по обрезанию Давид Абрамов Бондарев на 76 году жизни моей описал своею рукою".