Во время работы комиссии в 1940 г. к поэту Ерошину обратились местные крестьяне с просьбой об увековечении памяти Бондарева переименованием села Иудина в Бондарево: "…неладное прозвище у нас Иудино… А что такое Иуда? Известно, предатель. Вспоминать о предателях не стоит. Их надо из колхозной памяти совсем извлекать"239. Просьба пошла по инстанциям, но началась Отечественная война, отодвинувшая осуществление пожелания крестьян. А во время войны молодые иудинцы ушли на фронт, их заменили на колхозных полях старики и женщины. Ежегодно они сдавали государству 70 тысяч пудов хлеба, 4 тысячи пудов мяса, 270 тысяч литров молока, 6 тысяч килограммов шерсти и много других продуктов и сырья. В 1943 г. 500 иудинцев направили письмо солдатам Карельского фронта, и здесь нашлось место для упоминания имени своего знаменитого односельчанина: "Когда-то в селе нашем жил крестьянин Тимофей Михайлович Бондарев – из ссыльных поселенцев…

Тимофей Михайлович был первым ирригатором Кайбальской долины, он оросил 50 десятин земли, он пытался создать потребительское общество-кооперацию…"240.

Уже после войны последнюю плиту с надписями-изречениями Бондарева директор местной школы Померанцев уложил в фундамент строящейся в Иудине новой школы – прекрасная идея и надежда, что наши потомки еще раз вернуться к мыслям своего замечательного земляка. В селе поставлен памятник с простыми словами, соответствующими духу времени:

Тимофей Михайлович Бондарев (1820-1898 гг.) Писатель – борец за счастье бедняцкого крестьянства Сибири – первый учитель крестьянских детей.

И последнее – акт человеческой глупости – бывшее село Обетованное, переименованное в Иудино, было еще раз переименовано – с 1958 г. место жизни философа получило статус поселка и имя своего самого прославленного земляка.

В самом начале перестройки в журнале "Советиш Геймланд" было опубликовано письмо княжны Екатерины Александровны Мещерской, где, пожалуй, впервые откровенно написано об отношении русской аристократии к еврейству. Кн. Мещерская утверждает, что русской аристократии был чужд антисемитизм. Редакция озаглавила письмо достаточно категорично: "Компетентное мнение княжны Екатерины Александровны Мещерской". Вот этот небезынтересный текст:

«Дорогая редакция!

Я достаточна наслышана об интересном и содержательном еврейском журнале "Советиш Геймланд". Хочу воспользоваться предоставленной мне возможностью вкратце рассказать вашим читателям о том, как расценивала антисемитизм русская аристократия (может быть, это поможет понять русский национальный характер вообще).

Дело в том, что до своего тринадцатилетнего возраста я об этом слове не имела понятия. Со времен царствования Петра Первого волны талантливых молодых иноземцев хлынули в Россию. Голландский еврей Шапиро стал лучшим Петру помощником в кораблестроении, и Петр дал ему титул барона Шафирова. В русской аристократии не было антисемитизма (курсив мой. – С. Д.). Подобные высказывания вообще считались дурным тоном.

Чтобы иметь возможность торговать в огромной, обширной России, многие евреи вынуждены креститься ради того, чтобы преодолеть "черту оседлости". Их "заморские товары" и красивые витрины магазинов приводили в ярость купцов, и, не выдерживая конкуренции, те подкупали городовых, подстрекающих пьяную чернь на еврейские погромы. Вспомним лучший магазин старой Москвы – "Мюр и Мерелиз" (сейчас ЦУМ). На Мясницкой улице располагались лучшие магазины, торгующие различными новинками, в том числе и техническими. Их владельцами были братья Брабец, Сименс и Гальске, Роберт Кэнц, Жорж Борман и другие, а Михаил Васильевич Кишиневский украсил всю Москву своими огромными, круглыми электрическими светящимися часами.

Последний русский министр барон Витте был женат на еврейке и появлялся с ней при Дворе. Раньше было принято, чтобы в каждой семье жил в доме свой врач (конечно, он имел полное право ездить и по своим частным вызовам). Он лечил всю семью, всю прислугу, а также дворню. Получал хорошее жалованье и становился уже своим, родным человеком, принимал участие во всех семейных радостях и горестях. Таким был и наш дорогой доктор Зиновий Яковлевич Любарский. Я вспоминаю его чуть-чуть навыкате голубые глаза, пышную, рыжеватую бороду и ту добрую улыбку, с которой он, когда я болела, сначала выслушивал мою, рядом со мной лежащую куклу, а потом уже и меня. Он наверно был евреем, но никому не приходило в голову об этом специально осведомляться – это был наш Друг и всеми уважаемый человек.

Теперь вот о чем. Как это было напечатано в журнале "Огонек", я много раз сидела в тюрьме (главным образом за то, что не соглашалась быть агентом Лубянки).

Сидела в одиночке, спать не давали, допрашивали по ночам перекрестным допросом.

Уже после опубликования материалов о поимке Эйхмана (помещенных в моем переводе в журнале "Вопросы истории") я была однажды вызвана на Лубянку. Состоялся такой диалог.

Следователь: – Чего это ради Вы напечатали статью о том, как был пойман Эйхман?

Я: По убеждениям я интернационалистка и антифашистка.

Следователь: Стыдитесь! Русская княжна – и возвышаете евреев. Может быть, ваша мать согрешила с евреем?

Я: Все возможно. Только сама женщина знает, от кого она, носит под сердцем ребенка.

Следователь: – Вы мне не дурите, а говорите правду! За что это вы любите евреев?

Я: За то, что у меня с ними одна судьба: еврей не виноват, что родился от еврея, а я не виновата, что родилась от князя..

Тут следователь совершенно озверел и заорал на меня, стукнув по столу кулаком: "А для нас такие, как вы, хуже евреев!

Мы таких зовем – "ж и д о в с т в у ю щ и е!" и с этим выкриком он, нажав кнопку звонка, уже прошипел сквозь зубы "Обратно… в одиночку".

Евреи – многовековой народ. Они дали миру Библию, от которой пошли как культура, так и религии. И ясно, что ни один верующий человек не может быть антисемитом…

С глубоким уважением – Е. Мещерская»1.

Этот удивительный документ нуждается в комментариях. Человек, безусловно, достойный и мужественный, Екатерина Александровна Мещерская желаемое выдает за действительное. Русская аристократия была в достаточной степени антисемитски настроена. Сошлемся хотя бы на воспоминания великого князя Александра Михайловича (1866-1933). Он говорит о религиозном антисемитизме, процветавшем в царской семье, более того, он говорит о ксенофобии. Уже находясь в эмиграции, пройдя очень сложный духовный путь, он, отдадим ему честь, мужественно пишет о своем прошлом: «Стараясь быть честным с собой самим, я пришел к заключению, что мой духовный актив был отягощен странным избытком ненависти. Ненависти к личностям и даже к целым нациям. Я старался освободиться от первой… Но этой ненависти я долго преодолеть не мог. Не моя вина была, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов. Я осуждал православную церковь и доктрину официального патриотизма, которая вбивалась в мою голову в течение девятнадцати лет учения, – за мою неспособность относиться дружелюбно ко всем этим национальностям, не причинившим мне лично никакого зла.

До того, как войти в общение с официальной церковью, слово "еврей" вызывало в моем сознании облик старого, улыбавшегося человека, который приносил к нам во дворец в Тифлисе кур, уток и всякую живность. Я испытывал искреннюю симпатию к его доброму, покрытому морщинами лицу, и не мог допустить мысли, что его праотец был Иуда. Но мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил мое детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную Проповедь с нетерпением отвергались: "Да, Христос заповедовал нам любить наших врагов", говаривал о. Георгий Титов: "но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев". Бедный о. Титов! Он неумело старался подражать князьям церкви, которые в течение восемнадцати веков проповедовали антисемитизм с высоты церковных кафедр. Католики, англиканцы, методисты, баптисты и другие вероисповедания одинаково способствовали насаждению религиозной нетерпимости, и равным образом, антисемитское законодательство России почерпало главные свои основы в умонастроении высших иерархов православной церкви. В действительности евреи начали страдать от преследований в России с момента прихода к власти людей, слепое повиновение которых велением церкви оказалось сильнее понимания ими духа Великой империи»2.