Изможденный и обтрепанный посетитель не может быть Агасфером. Он может быть шпионом, подлецом, провокатором, мерзавцем. В голове испуганного хозяина вертится страшная мысль советского обывателя: "Не ищет ли он ночлега, раз не прописан, не бежавший ли это из какого-нибудь концлагеря?.." Он вопрошает: "Если вы из арестованных… даже уголовник…" Как известно, кроме уголовников были еще политические. Заметим, что Илья Ильич и советские места заключения называет концлагерем. Пришелец успокаивает рассказчика.
Агасфер усаживается в комнате на кипах журнала "Русская старина". Несколько раз повторяется название этого старого издания. Здесь, вероятно, имеется некий намек, увы, не разгаданный мной.
Собственно, теперь незваный гость рассказывает свою историю, называя свою настоящую фамилию. Его настоящее имя – Пауль фон Эйтцен. Он же рассказывает генеалогию легенды: «Мне пришлось, видите ли, довольно долго и настойчиво вдалбливать это имя. Людская память ленива. Она любит брать то, что ближе ей. В Бельгии, например, меня пытались называть Исааком Лакедемом или, иногда, Григориусом. В Италии – Биттадие или брат Джиованно. В бретонских легендах вы и поныне найдете меня под именем Будедеса, что в переводе означает "толкнувший Бога". Я же упорно настаивал, что имя мое "Агасфер!". На последнем он настаивает, ибо имя "Агасфер" точно передает идею: "Агасфер! Ага значит по-турецки начальник, ну а сфера – вы знаете, что это такое. Начальник небес! Ведь небеса только могут – если могут вообще – распоряжаться бессмертием». Путем заклинаний фон Эйтцен превращается в Агасфера, в еврея, "в предка тех проклятых, кто во множестве живет сейчас на южной окраине Гамбурга". Но бдительный Илья Ильич разоблачает "нелепую" ономастику: Агасфер – испорченное древнеперсидское Ксеркс; по-еврейски – Ахашверош, и, самое главное, Агасфер значительно старше, чем хочет казаться. Мы уже говорили, что по достижении 100 лет Вечный Странник заболевает, затем выздоравливает, возвращаясь в цветущий возраст. Именно здесь писатель Иванов использовал варианты обретения долголетия из произведений Бальзака, Шамиссо или даже Стивенсона. Можно подменить себя или отдать свою смерть другому: "Наказание страшно. Пауль фон Эйтцен должен умереть, но беседа с каким-то человеком, думающем о нем, дает ему надежду на жизнь… Если…человек будет недостаточно дальнозорок, он погибнет, снабдив Пауля фон Эйтцена новыми жизненными силами, и Пауль фон Эйтцен отправится в новое путешествие, в новые сто лет!" Русский вариант поиска бессмертия: для приобретения бессмертия нужно вызвать к себе жалость и обменять жалость на жизнь, «ту российскую традиционную жалость, которая и каторжника, убийцу невинных детей и жен, способна назвать "несчастненькам", ту жалость, которую в наши дни, когда так много кричат о России и русских, вызвать особенно легко». Мне кажется, что когда Вс. Иванов говорит о "наших днях", он имеет конкретный адрес. Запись в дневнике от 19 апреля 1945 г. о немецких военнопленных: "Девушки, привозящие обед, рассказывают, что немцев моют в бане, бреют и дезинфицируют, – и они очень довольны. Особенно если они прочли статью Эренбурга"21. Но нацизм не умер. Герой на краю пропасти останавливается и напрягает свой интеллект: "Вот она снисходительность к врагу. Ты сам почти отдал ему все, что имел… Однако не все, раз я в состоянии бороться и думать, – однако отдано много… Что я мог сделать? Должен же я узнать – чем и как вооружен мой враг? И в конце концов, что такое моя жизнь, если враг всего человечества – побежден и ползает у моих ног?" XVI век в Германии – век особый. Во многих странах уже победила Реформация, но вместе с тем процветали мистика, чернокнижие, поиски философского камня и бессмертия. Кто не знает истории доктора Фаустуса, а ведь он был историческим лицом, наряду с другими своими современниками, занимавшимися магией: Иоганном Третимиим, Теофрастом Парацельсом, Агриппой Нетесгеймским. О последнем написал роман Валерий Брюсов – "Огненный ангел". Роман Брюсова, несомненно, был известен Вс. Иванову. По одному изводу легенды о Фаусте, он, подобно фон Эйтцену, учился в Витенберге и получил там степень магистра богословия.
Жажда бессмертия двигает поступками фон Эйтцена. Он убежден в его существовании и оговаривается, что биологическое бессмертие невозможно, а возможно лишь в области искусства. Благородная мысль. Хотя позже выясняется, что пришелец из средневековья борется за биологию. Так ложь прикрывает истину. Но сейчас речь идет о любви. Древние греки достигали бессмертия благодаря богине любви Афродите.
А на замечание Ильи Ильича о том, что "у нас есть богоматерь Мария" – Агасфер ответствует, что Богоматерь есть Богоматерь, а Афродита – богиня для всех: "Нет Бога, кроме Бога любви". На следующий вопрос москвича, какого Бога – плотского или духовного: ответ должен удовлетворить не столько писателя Иванова или его героя, сколько известного писателя, старшего современника Всеволода Вячеславовича: "Одно вытекает из другого, разделить этого нельзя, аскетизм – величайшее преступление". "Следовательно, плотская любовь выше всего? -
Если угодно, да!" Илья Ильич наверняка угадывает: "Ваши родители были евреи? – Вы – по Розанову?" "Розанов" – это сигнал к размышлению. Писатель Василий Васильевич Розанов (1856-1919), пожалуй, наиболее одиозная фигура среди правых накануне революции. Он внес свою лепету в подстрекательство против евреев, в том числе своей убежденностью в существовании кровавого ритуала. Во времена процесса Бейлиса "Новое время" даже вынуждено было отозвать "энергичного" корреспондента и свои статьи этого периода он публиковал в черносотенной "Земщине". "Но… вместе с тем он парадоксально преклонялся перед этикой древнего Израиля. Это позволило одному критику даже заметить, что Розанова следовало бы рассматривать как одного из самых видных представителей если не формального, то внутреннего иудейского прозелитизма"22.
Появление имени Розанова у Иванова связано не только с гимном плоти. Шла война, и Всеволод Иванов должен был знать, что правые в дореволюционной России были не только "жидоеды", но и германофилы, и Розанов – не исключение. Накануне гибели старого мира в 1912 г. он писал в статье «Возможный "гегемон" Европы»: «Я бы не был испуган фактом войны с немцами. Очевидно, это не нервно-мстительный народ, который, победив, стал бы добивать… Немец "en masse" или простак в политике, или просто у него нет аппетита – все съесть кругом. Вот отчего войны с Германией я не страшился бы… Я знаю, что это теперь не отвечает международному положению России, и говорю мысль свою почти украдкой, "в сторону", для будущего… Ну, а чтобы дать радость сорока миллионам столь порядочных людей, можно и другим народам потесниться, даже чуть-чуть кому-нибудь пострадать»23. После двух мировых войн эти утверждения Розанова выглядят по крайней мере странными. В попытке "потеснить" другие народы, как известно, "чуть-чуть" пострадали от "немецких простаков" 6 млн человек "богоизбранного народа" (по Розанову) и несколько десятков миллионов "народа-богоносца"…
Возвращаемся к рассказу "Агасфер".
Начинается идентификация Вечного Жида по национальности: все считают Агасфера евреем, и герой Иванова не исключение:
"- Агасфера все называют евреем.
– Меня тоже. Я даже сидел в гитлеровском концлагере, правда, недолго, мне ведь нельзя задерживаться на одном месте. Я иду".
Что же превратило магистра богословия в вечного странника. Ответ на поверхности: несчастная любовь, толкнувшая Пауля фон Эйтцена на преступление.
Рассказ Иванова строится в двух измерениях – прошлого и настоящего. Сегодня контуженный Илья Ильич влюблен в Клавдию Кеенову, ослепленный ревностью, он называет ее Гееновой. ("Ах, как нехорошо и плоско", – сам себе ставит оценку "вечно" сомневающийся интеллигент.) Интерес представляет и женское имя – Клавдия, по-лат.: хромая. Намек очевиден. И место работы Кееновой – почта, не случайно выбрано автором.
Почта – это связь с иными мирами. И, конечно, простая женщина из ведомства коммуникаций, приемщица телеграмм, оказывается банальной антисемиткой.
