Вечный жид дожил до времен гражданской войны, но пережить ее не сумел. В веселой и умной книге Ильфа и Петрова есть одна удивительная вставка, совершенно выпадающая из рамок повествования.
В литерном поезде, заполненном журналистами, спешащими на очередную стройку социализма, едут два иностранца. Один из них венский журналист "свободомыслящей" австрийской газеты господин Гейнрих, другой – американец Хирам Бурман, сионист.
Как блистательно доказали Майя Каганская и Зеев Бар-Селла, представитель Австрии – это ипостась великого поэта Генриха Гейне, работавшего в "Die Freie Presse" (обратный перевод с русского), где когда-то подвизался Теодор Герцль, второй – ипостась великого зодчего Хирама – вспомним масонскую легенду. И вот ипостась великого поэта рассказывает историю человечества по Библии, со скрытыми цитатами из нее, историю об Адаме и Еве, о вечном круговороте истории: "Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки", "И возвращается ветер на круги свои". А заключает все неожиданной фразой, заимствованной уже у христиан: "И Вечный Жид по-прежнему будет скитаться на земле…" Повествование перебивается репликой Остапа Бендера: "Вечный Жид никогда больше не будет скитаться!" И дальше рассказывается легенда об Агасфере времен гражданской войны. Это, конечно, голос не Остапа, а авторский голос Ильи Арнольдовича Файнзильберга – Ильи Ильфа. Ибо то, что рассказано далее, мало вяжется с образом великого комбинатора. ("Какой национальности был Остап Бендер?" – был задан вопрос в одной из передач на русском телевидения. Думаю, что образ его не интернационален, а абсолютно национален. Фамилия Бендер – вполне еврейская. Так, известен интереснейший писатель Гирш Лейбович Бендер (умер 11 августа 1925 г. в Крыму), автор "Иудейской этики" (Рига, 1929) и "Евангельского Иисуса и его Учения" (Рига, 1930). Заглянув в "Российскую еврейскую энциклопедию", мы обнаружим еще пару Бендеров. "Сын турецкоподданного" не должен вводить в заблуждение – турецкий паспорт имели многие евреи Одессы, Иудессы, как прозвали этот город юдофобы – по причинам вполне понятным.) Последним героем туркестанского дневника станет писатель Всеволод Иванов. И не только потому, что он уроженец этих мест. В своей автобиографии, вышедшей в 1926 г., он писал: «Родился в поселке Лебяжьем Семипалатинской области на краю Киргизской степи – у Иртыша. Мать Ирина Семеновна Савицкая, родом из ссыльно-каторжан польских конфедератов, позднее смешавшихся с киргизами… Отец, Вячеслав Алексеевич, "незаконнорожденный" сын туркестанского генерал-губернатора»16. Анна Ахматова всегда с уважением говорила о Всеволоде Вячеславовиче, не скрывавшем, что он приходится внуком царскому генералу. Когда это говорилось в глаза писателю, он несколько смущался, – понять можно: не то было время, чтобы хвастаться этим фактом.
Иванов, вероятно, подступал к Агасферу очень давно. В рассказе "Поединок.
Подмосковная легенда" (1940) есть фраза, легшая в основу интерпретируемой легенды: "Гасил он жизнь… (чужую. – С. Д.), потому, что хотел свою жизнь сделать неугасимой, незакатной…"17 Работал Иванов над своим творением не менее 12 лет. На рукописи стоят две даты: 7 сентября 1944 года и 5 ноября 1956 18.
Необычность рассказа бросается в глаза сразу. Действие происходит летом 1944 г. в Москве, когда близился конец "тысячелетнего рейха". Рассказ ведется от первого лица. Герой – русский интеллигент. Контуженный на фронте, он находится на излечении. На фронте он познакомился с легендой об Агасфере, произведшей на героя сильнейшее впечатление. Вероятно, он был знаком с изданием З.И. Гржебина «Легенда об Агасфере, "Вечном жиде"», вышедшим в Петрограде в 1919 г. с предисловием Максима Горького, в свою очередь воспользовавшегося книгой А.В. Швырова "Легенды Европейских народов" (СПб., 1907), знание которой также было необходимо для работы Вс. Иванову. Необычно другое: после контузии интеллигент, пораженный мощным мифом, пишет сценарий "Агасфер" и предлагает его экранизировать московской кинофабрике. Многоопытный читатель, порывшийся в своей памяти, обнаружит нечто очень похожее. Некий Мастер предлагает московскому издательству роман об Иисусе Христе. Что из этого вышло – известно. Не собираясь специально сравнивать оба произведения, одно из которых получило мировое признание, а второе знакомо лишь небольшому кругу любителей, укажу, что в моем личном восприятии они неравноценны: повесть Вс. Иванова представляется мне шедевром русской прозы, роман же о Мастере… Кстати, Гёте в свое время жаловался Эккерману, что немцы странный народ, разделившийся на поклонников Шиллера и Гёте, вместо того чтобы радоваться, что есть у Германии "два таких молодца"…
Героя-интеллигента зовут Илья Ильич. Это не может быть случайностью. Синоним русского характера – Обломов, в данном конкретном случае, и это подчеркивается, борется со своей мягкотелостью, жалостливостью, инфантильностью, флегматичностью, в конце концов с русским "авось". А ведь противник необыкновенно серьезный. Это сам Агасфер, появляющийся ночью на пороге московской коммунальной квартиры.
Интеллигент с бьющимся сердцем открывает дверь: ясно, кто может звонить в такое время суток, да еще в военное время. На вопрос, не москвич ли его нежданный гость, получает ответ, что он "космополит и не прописан нигде." Сам герой, получив столь удивительный отклик, не был поражен, ибо он объясняет, что это было задолго до антикосмополитической кампании, и поэтому он не придал этому значения.
Остановимся ненадолго. Илья Ильич не придал реплике значения. Но читатель настораживается, так как неизвестный представляется: "Видите ли, я, действительно, космополит Агасфер". По логике Агасфер – еврей, по изначальному изводу средневековой легенды – он тоже еврей. Но Вс. Иванов создал иной образ Агасфера, совсем не похожий на своих предшественников. Агасфер Иванова – германец.
В дневниках Иванова времен войны (запись от 10 декабря 1942) есть одна удивительная подробность, передающая слова писательницы Ольги Форш. В свое время автор мистических романов и теософка высказалась о деятелях французской революции и германского нацизма почти в одних тонах: «Мне очень любопытно узнать, что происходит сейчас в Германии. Робеспьер, Демулен и прочие вожди фр(анцузской) революции родились в масонских клубах. Там получали они идеи, которые подали народу… Мне помнится, Штейнер ругал русских – "свиней, нуждающихся в пастухе".
Где-то там, в теософских кругах, родился и воспитан этот истерик – марионетка Гитлер, за спиной которого стоят… не теософы ли?» Иванов добавляет: "Будучи в юности антропософкой, она и сейчас считает движение это мощным, и что из него можно вывести гитлеризм"19. Жалко, что филиппика Форш не полностью воспроизведена в собрании. Форш действительно близка к истине: для нацизма вообще была ненавистна идея Вечного жида, ибо Еврей стал для человечества одним из вечных символов. Гитлер верил в злую сущность Агасфера. Еврей – для Гитлера – худшее зло. Может быть, здесь лежит ключ к генезису Ивановского Агасфера. Трудно сказать, что подтолкнуло Иванова заняться этим сюжетом. Выскажем догадку, что писатель, размышляя об идеологии нацизма, наткнулся на один из вариантов легенды об Агасфере, перечитывая Рихарда Вагнера. Зверства фашистов и гибель европейского еврейства заставили его по-другому присмотреться к проблеме.
Антисемит и будущий идол нацизма Рихард Вагнер обращается к образу Вечного Жида, для того чтобы подчеркнуть невозможность еврею уйти от собственного народа. "Для еврея сделаться вместе с нами человеком значит прежде всего перестать быть евреем… Принимайте же, не стесняясь, мы скажем евреям, участие в этой спасительной операции, так как самоуничтожение возродит вас! Тогда мы будем согласны и неразличимы! Но помните, что только это одно может стать вашим спасением от лежащего на вас проклятия, так как спасение Агасфера – в его погибели"20.
Вопреки традиции в рассказе Иванова Агасфер появляется в неправдоподобном виде.
Начитанный Илья Ильич, борющийся с болезнью и потому находящийся в состоянии, в котором смешиваются реалии и фантазии, наслышан, что персонажи нередко приходят к своему автору. Собственно, двойник, точнее даже двойничество или раздвоение, – один из приемов мировой литературы. Явь сталинской эпохи стучится в дверь.
