Проблема на самом деле в том, что все показывает, как тяжело, практически невозможно это для порядочных, думающих людей быть честными с самими собой и другими, со своим словом и догматической верой. Как капитану Кирку защищать истинную справедливость, не нарушая Высшего указания? Что было делать царю Ироду, когда он опрометчиво пообещал Саломее все, что она пожелает, и она попросила голову Иоанна Крестителя? И — погребенные в побочной линии сюжета — как мог Бассанио отдать кольцо Порции законнику, который спас его жизнь, не нарушив при этом клятву, данную друзьям перед Богом или клятву жене? Как могла Тоска спасти своего возлюбленного и остаться божьим чадом, когда проституция и убийство — единственное, что ей оставалось? Все столкновения с моралью и смертью, которую мы приучены игнорировать. Искусство подпитывается жизнью, это зеркало, в котором зритель может узнать себя, особенно, когда оно показывает, что происходит, если зеркало разбивается. Под давлением нарушенных обещаний, утраченной веры, угроз, повседневной жизни, догматизм и своды правил теряют свою силу и адаптируются, анархический гуманизм, дружба и любовь, сияют сквозь социальный хаос. И во всех этих битвах, во всех сделанных выборах, добро смешивается со злом (как Тоска, убившая Скарпья) и честные, праведные мирятся с преступлением (как Ирод, обезглавивший Иоанна, чтобы выполнить данное обещание, или изгнанный Шейлок). В реальном, зеркальном мире, любая мораль становится более смутной, более практичного серого цвета. И Гуманизм, как Искусство, находится за гранью таких критических суждений. В своих лучших проявлениях Искусство может показать тебе жизнь такой, как она есть. Как Шекспир и Пуччини могут рассказать хорошую историю.

Стыдно, что столь очевидные и простые, подчас поистине провокационные послания утеряны и сокрыты академиками, интеллектуалами и ловкими позерами, которые старательно уничтожают удовольствие, получаемое от Театра или Оперы для тех, кого они снисходительно именуют «массами», неспособными разглядеть лес для своих интеллектуальных опилок.

Возможно поэтому все реалистические решения и интерпретации жизни и все замечательные произведения искусства каком-то смысле простые, и вместе с тем способны воспитывать и провоцировать. Позор так же, что дрожь в коленях по отношению к таким формальным «Культурным» поискам превращается самозванцами в фанатичную, бездумную насмешку, филистерство и извращенный снобизм.

Хотя в этом нет ничего удивительного. Несмотря на вторжение ловких авантюристов вроде Малкольма Макларена, пресса по большей части представляет Театр и Оперу в сдержанных обработанных упаковках.

Фото: Оскар Уайльд с лордом Альфредом Дугласом

Даже после того, как Пуччини утратил благосклонность верхних слоев буржуазии, использование оперной музыки для продажи таких товаров, как авиабилеты и автомобили, подчеркивает, что авиабилеты — для «членов клуба», автомобили — дорогое удовольствие и, следовательно, выделяется «класс», жалкая, отвратительная британская идея. Таким образом, опера становится собственностью тех, кто водит «БМВ» по альпийским дорогам, кто называет друг друга «дорогой» и никогда нигде не плюется. Vorsprung durch technik (Выделяются с помощью техники), как говорят у них в Суррее.

Несмотря на то, что творят пресса и рекламщики, гуманистический свет Джакомо Пуччини возвышается над культурными экскрементами. Это человек — одна из первых поп-звезд, он укорачивал свои произведения для того, чтобы они умещались на десяти-дюймовые пластинки на 78 оборотов, и писал музыку вовсе не потому, что мечтал стать культурной эмблемой последующих поколений людей с подложными плечами и смокингами или темой занудных разговоров интеллектуальных олухов с докторской степенью. Он писал их потому, что любил.

И в любом таком театре, как в жизни, как в любви, есть жертвы. Жертвы ситуации и выбора, морали, общественных устоев, на которые равняется повседневная жизнь.

Автор «Саломеи», уже будучи в тюрьме, сказал: «Правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой». Или Шейлок в «Венецианском купце»: «Мир обмануть не трудно украшеньем; В судах нет грязных, низких тяжб, в которых нельзя бы было голосом приятным прикрыть дурную видимость». Или, что ближе к нам, как сказал некогда живший в Лос-Анджелесе автор би-сайда «Beach Boys» и возможный вдохновитель убийств Тейт/Ла Бианка, Чарльз Мэнсон: ««Правда ли всё так плохо, как кажется?»

Когда все это покинуло Веру, или современное искусств, или Америку? Когда слушаешь арию Марии Эвинг, или включаешь новости на Си-Би-Эс, или смотришь в пустые глаза наркоманов на грязных улицах Восточного Лос-Анджелеса, понимаешь, что есть лишь один ответ.

В антракте мне в лицо утыкается огромный трясущийся целлюлитный зад. Я слегка раздраженно смотрю на его обладателя, протискивающегося в туалет. Мятый кремовый костюм, крашенные светлые волосы, круглые очки. Какой-то идиот пытается походить на Дэвида Хокни, думаю я, прежде чем до меня доходит, что этот человек походит на Хокни по очень простой причине.

В баре, где продают слабенькое калифорнийское «шардоне», Хокни вертит в руках свой слуховой аппарат. Это Лос-Анджелесский Оперный театр, а не «Теско» в Бредфорде, люди старательно игнорируют его, делая вид, что они не проявляют ни малейшего интереса к самому дорогостоящему из ныне живущих художников, в то же самое время мечтая, чтобы он подошел к ним поздороваться. Ведь это, в конце концов, именно те люди, что сделали Хокни богатым и знаменитым, люди, которые плавают в бассейне голливудского Рузвельт-отеля, который он рисовал, ходят за покупками в шикарные ювелирные магазины на Мелроуз-авеню, которую он прославил, живут на песчаных калифорнийских холмах, которые он обессмертил на своих полотнах. Но Лос-Анджелес Хокни — это не их Лос-Анджелес. Потому что Хокни, как и большинство художников, живет в мире своего воображения.

Странное совпадение, Хокни сейчас здесь, ведь это именно он впервые познакомил меня с оперой. Меня привели в восторг его декорации к «Волшебной флейте» (начисто лишенные обычного масонского символизма), Хокни рассказывал о них по телевизору, и я был очарован. Его детский энтузиазм по отношению к опере был заразителен. Дерек Джармен как-то сказал мне, что стал кинорежиссером, потому что в кино «можно использовать все сразу». Живопись, литературу, дизайн, игру. Благодаря Хокни я понял, что это можно сказать и об Опере. Только в Опере по сцене шляется больше людей и больше персонажей погибает.

…Стоп машина. Газетные вырезки мелькают на экране. «Дейли Экспресс», 5 мая 1961 года. Лорд Биккет открывает студенческую выставку живописи в Университете Лондона. Профессиональный класс (студенты, обучающиеся на художественном отделении), Первая премия — 25 фунтов — Дэвиду Хокни (Королевский колледж искусств). Любительский класс (студенты, у которых живопись не является профилирующим предметом) — Первая премия, 20 фунтов — Майклу Дереку Джармену (Королевский колледж)…

Обманчиво простые полотна и фотоколлажи Хокни провоцируют небольшие, но ощутимые сдвиги в визуальном восприятии. До Хокни многие художники смотрели лишь на поверхность воды, плоскую двухмерную поверхность. Но в его цветных бумажных бассейнах можно посмотреть в воду, сквозь нее, на нее или на то, что происходит под ней.

Хокни и другие художники на протяжении веков изобретали способы сделать вещи лучше, чем в «реальности». Как и Леонардо или художник, который создает прекрасный алтарь или лестный для модели портрет. Когда смотришь на ныряльщиков Хокни, прыгающих в его холодные голубые бассейны, это образ того, что ты видишь — всплеск, тело, волны кажутся более реалистичными, чем если смотреть на фотографию этого же момента, на которой видишь лишь застывший всплеск.

Иллюстрация: Дэвид Хокни «Всплеск»

Всплеск настолько застывший, что он совсем не похож на всплеск. Время, которое движется свободно благодаря художнику. На неподвижных фотографиях или в восковых куклах время поймано в ловушку. Движущееся стало неподвижным = отсутствие реальности. Разумеется, художники и некоторые адепты убеждены, что это единственно верный, единственно реальный способ подачи и взгляда на мир. Это не так. Когда вы смотрите, как кто-то ныряет в бассейн, вы видите вовсе не картину Дэвида Хокни и наоборот. Псевдо-реальность не тождественна физиологической реальности и то, что мы приучены воспринимать, как реалистичное, не следует путать с реальными вещами. Чтобы оспорить, поскольку многие художники, включая Хокни, получают удовольствие от процесса творения, картина становится более убедительна или реалистична, чем любая другая форма предметно-изобразительной записи, это просто глупо.