Себастиан делает круглые глаза. «Но вообще-то на самом деле это не незаконно. Я просто не думаю, что власти много об этом знают, если только они не читают книги, такие как эта. У меня есть лицензия на пирсинг ушей и мне официально разрешено делать людям татуировки. Санитарный инспектор приходил, проверил тут все и мое оборудование, так что… это законно!».

Возможно, Ее Величеству известно больше, чем нам?

«Самое прекрасное, живое, оригинальное, пленительное и серьезное произведение искусства, которое вы когда-либо видели. Оно состоит из двух скульпторов, одной палки, одной перчатки и одной песни».

Клаустрофобия, грохочущий поезд, отпечатки рук на окне, отведенные взгляды, костюмы, джинсы. Реклама, цветные вспышки, образы… Поезд метро врывается в Альдгейт. Черная дыра. Уличные музыканты, нищие, черные парни с тяжелыми взглядами и скинхеды с вытатуированными «юнион-джеками», скрип DM's. Автомобили, автобусы, такси, продавцы газет, веганцы, коммунисты, продающие листовки, пакистанские девушки в пурпурных сари, евреи-хасиды, направляющиеся на работу в Хаттон-гарден, мусор, запах дневных пабов, распространяющийся по улице — пиво, сигареты, тотализатор, тюрьма. Обертки от гамбургеров и битое стекло. Коллажи моего старого дома, которые никто не видит, современные и прекрасные под синеющим небом. Огромные серые бетонные неуклюжие постройки, потемневшие кирпичные дома, опустевший рынок, темные тени…

Когда ты идешь, испытывая некоторое волнение, на выставку самых знаменитых в стране, самых высоко оцениваемых современных художников, ты идешь в ультра-современный собор цвета и света.

Огромные картины блестят, как раскрашенное стекло, гигантские лица смотрят прямо на тебя из-за букетов ярких роз, распятий, свастик, башен и изображений гигантских членов. Возможно, все это колоссальные фрагменты одного гигантского коллажа, коллажа, отображающего ландшафт современной жизни. Все эти картины точно уже существуют — у тебя в голове. Вот почему экспонаты выставки столь ошеломляющи, захватывающи и узнаваемы. Многие утописты, в том числе, следует отметить и Альберт Шпеер, увлекались гигантизмом, чистыми, сильными образами, символами и симметрией. Эти картины нечто большее, чем просто украшение музейных стен, они говорят о том, что художники тоже ищут социальную утопию.

Самое сильное впечатление на зрителя производят лица и глаза юношей-моделей на этих картинах. Это глаза лондонцев девяностых.

Печальные глаза.

Фурнье-стрит элегантна, когда безымянная сторона улицы скрывается в тени прекрасной, экстравагантной церкви Николаса Хоуксмора прямо за углом от темного в это время суток Спитфилдс-маркета. Силуэт окружающими его над домами, улица была простроена французскими протестантами-кальвинистами, бежавшими с родины в Ист-Энд от преследований католиков. Сейчас в пабе на углу показывают дневной стриптиз, суровый камень ступенек церкви стал приютом полудюжины грязных алкашей, симпатичные бенгальские детишки играют перед чрезвычайно замызганным рыночным кафе.

Два человека средних лет в костюмах, похожих на твидовых близнецов из «Бартонс», ведут меня в свой дом по скрипучей отполированной деревянной лестнице: через великолепные, обшитые деревянными панелями комнаты, полные картин в позолоченных рамах, гобеленов, скульптурных изображений Христа, чудесных ковров, готической мебели и превосходной керамики «Барнстейпл», «Элтон-Уоре», «Уоткомб-уоре» и глазурованных ваз Кристофера Дрессера.

В конце концов, меня усаживают в одно из самых удобных на свете кресел (о котором мне мимоходом сообщили, что оно было сделано готическим декоратором Аугустосом Пугином, создавшим интерьер здания Парламента), в воздухе витают запах кофе и сигаретный дымок, я сижу лицом к лицу с двумя самыми знаменитыми художниками в мире — Гилбертом и Джорджем.

Я беспокоюсь, вдруг мне придется играть в игру, игру, которую, как известно, любят затевать эти enfants terribles мира искусства с журналистами, которые им не нравятся — они начинают говорить в унисон или один продолжает фразу другого. Они говорят так, точно они — один человек или сиамские близнецы. Отдав себя и свои имена искусству, они каждое мгновение рассматривают как «произведение искусства». Как манекены в выставочном зале, они не выказывают ни малейшего проблеска эмоций, стремясь выглядеть совершенно, выдавая сомнительные фразочки, которые затем будут тупо пересказываться журналистами.

Одной такой невольной жертвой игры стал невероятно скучный Вальдемар Янушчак, художественный критик из «Гардиан» и, соответственно, главный ведущий арт-программ на Би-Би-Си2. Интервьюируя Г&Д, он попался на крючок в этой игре, когда Гилберт обозвал почтенного Пабло Пикассо «идиотским испашкой». Проклятье! Расистское богохульство! Бедный, чувствительный Янушчак помчался домой и выдал одну из самых критичных статей о современных художниках, когда-либо написанных на компьютере. У этого глупого, упакованного в «Армани», фигляра совсем нет чувства юмора?

Правда в том, что Гилберта и Джорджа обзывают расистскими, женоненавистническими, неотесанными фашистскими пидорами девяносто процентов критиков, управляющих британским культурным истэблишментом из-за экранов своих мониторов.

Питер Фуллер, бывший арт-критик «Санди Телеграф» и редактор «Модерн Пейнтерс» признался писателю Дэниэлю Фарсону, что он их действительно ненавидит. Как и следовало ожидать, Роджер Скрутон, самозваный интеллектуал из правых, чье имя уже возникало на страницах предыдущих выпусков «Rapid Eye», написал, что работу Гилберта и Джорджа «нельзя назвать искусством, потому что в ней невозможно ничего понять». В своей (обложенной ватой) башне из слоновой кости, он не ощутил эмоционального отклика на их творчество, а причина в том, что он настолько находится под влиянием классицизма, что просто не способен воспринимать авангардное искусство, и к тому же он слишком далек от повседневных проблем, страхов и стремлений простого рабочего класса Ист-Энда, чтобы хоть что-то понять в картинах, о которых он говорит.

ДЖОРДЖ: Наша цель — подружить зрителя с нашими картинами. Каждая картина выражает «личный взгляд», который зритель может обдумывать в свете своей собственной жизни. Истинное назначение искусства — способствовать новому пониманию, прогрессу и развитию. Всякий человек на Земле согласится, что здесь найдется немало такого, что следовало бы улучшить.

Даже когда Гилберт и Джордж пожертвовали 600 000 фунтов из собственных денег на благотворительные акции по борьбе со СПИДом и устроили выставку, посвященную СПИДу, в галерее Энтони д'Oффея в 1989 году, впервые собрав хороший отзыву в прессе, Жиль Оти, писал в «Спектейторе»: «Один разумный вопрос — какие бедствия могут ждать общество, провозглашающее героями Гилберта и Джорджа?».

Так меня уверяли, что это технически ловкие, подлые фашистские мизогинисты, ничтожная бессмыслица, гипертрофированное порно, акры бесчувственного, отвратительного, мрачного искусства, предназначенного для иностранных коллекционеров.

RE: Каковы ваши отношения с людьми, покупающими ваши произведения?

ГИЛБЕРТ: Никаких. Никаких.

ДЖОРДЖ: Я полагаю, если бы мы могли заниматься этим, не продавая картин, мы бы так и делали.

ГИЛБЕРТ: Мы бы предпочли так делать.

Они радуются своим деньгам без малейшей рисовки. Они используют их, чтобы финансировать выставки, чтобы приобретать книги, изданные молодыми художниками и писателями, которыми они восхищаются, такими как Дэвид Робийар и Эндрю Херд, оба умершие от СПИДа, и оказавшие влияние на их работу. Сейчас они надеются купить дом по соседству, чтобы расширить свою студию.

В 1990 году пара устроила огромную ретроспективную выставку в Москве, чтобы донести свое искусство до народа. Картины были перевезены в Россию в больших фургонах, а вместе с ними и семь тонн каталогов. Британский Совет отказался поддержать выставку, один британский дипломат в Москве спросил русских организаторов, почему они пропагандируют работу «двух гомосексуалов-фашистов». Поэтому Гилберт и Джордж сами потратили на выставку 135 000 фунтов. Примерно такая же сумма ушла на организацию выставки в Китае. И в том и в другом случае это были первые крупные западные выставки такого рода, обе пользовались огромным успехом. Гилберт и Джордж доказали, что они могут пренебречь системой, став истинными послами британского искусства, используя свои доходы, чтобы донести до угнетенного мира образы, которые всегда будут волновать.