RE: Как вы считаете, Лондон мужественный или женственный город?

ДЖОРДЖ: Не мужественный. Мужественный это, наверно, Берлин.

ГИЛБЕРТ: Странноватый, голубоватый. По-современному.

RE: Вы считаете себя современными людьми?

ГИЛБЕРТ: Да.

RE: Значит, вы сейчас счастливы?

ДЖОРДЖ: Мы боремся за будущее, мы хотим, чтобы мир хоть чуть-чуть походил на наши картины. Чтобы мир стал более смешанным, чтобы каждый человек мог выбраться из своей норы и на минуту почувствовать новую идею или нового человека. Когда читаешь роман 18-го века, то понимаешь, насколько с тех пор изменилось представление о человеке, и мы понимаем, что они снова могут измениться самым невероятным образом. Возможно, появится новый тип людей. Только если жизнь станет лучше и добрее. Больше терпимости, я надеюсь, это каждый поймет. Как художники мы хотим уважения и почета — «все сразу». Сущность всего человечества — вот наш сюжет и наше вдохновение. Мы каждый день ратуем за добрые традиции и необходимые перемены. Мы хотим познать и принять все добро и зло в нас самих. Цивилизация всегда зависела от успеха «людей дающих». Мы хотим пролить нашу кровь, мозги и семя во имя поиска нового смысла и целей жизни.

Гилберта и Джорджа печалит то, что цинизм, овладевший Британией, препятствует экспериментам и прогрессу.

RE: Вы хотите, чтобы вас любили?

ДЖОРДЖ: О да! Так и должно быть… никак иначе. Люди подходят к нам в барах и говорят что-нибудь невероятно лестное. Мы любим зрителей. Все художники этого века становились знаменитыми благодаря своей любви к культуре, искусству или еще чему-нибудь. Мы считаем, что это полная чепуха. Большинство художников этого века к тому же занимали критическую позицию. Мы чувствуем, что мы — другие. Мы не выступаем ни против кого, ни против чего. Все художники считают, что широкая публика глупа. Мы в это не верим. Каждая отдельная личность — фантастическая личность.

ГИЛБЕРТ: Иногда у нас возникают проблемы, ведь чтобы вы не сказали в Британии, они это обязательно раскритикуют.

ДЖОРДЖ: Пресса, не публика. Даже обычные новости.

RE: Невероятное самодовольство и цинизм во всем.

ДЖОРДЖ: Они уничтожают комедию и юмор, приспосабливаясь к этой циничной точке зрения. Это не смешно. Люди нападают на священников, или на средний класс, или на правительство. Мы считаем, если у тебя есть стол, бутылка и пепельница, ты можешь быть очень творческим человеком и создавать что-то очень веселое, не выступая против кого бы то ни было. Критическая комедия делает несчастными многих людей. Людям становится обидно. Мне становится ужасно неловко, когда в комедии принимаются хлопать по голове лысого человека… Мне очень обидно. Я пытаюсь сказать, что это не имеет значения. И я думаю, что полные леди испытывают то же самое… все. Как превосходный артист с ведром, а люди не понимают, это то же самое.

ГИЛБЕРТ: Проблема здесь, в Англии в том… ну, если вы произносите Английская Еда, они говорят — «Плохая».

ДЖОРДЖ: Английские курорты… грязные.

ДЖОРДЖ: Английская классовая система.

Г&Д: «Плохая»!

ДЖОРДЖ: Английская экономика.

Г&Д: «Плохая»!

ДЖОРДЖ: Английский премьер-министр.

Г&Д: «Плохой»!

ГИЛБЕРТ: Английские художники.

Г&Д: «Плохие»!

ДЖОРДЖ: Английский крикет — уничтожен.

ГИЛБЕРТ: Английское кино — плохое.

ДЖОРДЖ: Это невероятнейшая чушь. Болезнь. Страсть к негативу.

Мы перемещаемся на задний двор, пьем теплое «шардоне», Джордж возбужденно зовет меня в студию. «Саймон, иди, посмотри на это!» Мне показывают пробные отпечатки фотографий и дают лупу. То, что я вижу, оказывается человеческим дерьмом. Джордж полон энтузиазма. «Хорошая форма, верно? Фантастика!». Я киваю, он не шутит.

Дерьмо и многое другое, все это части следующего проекта Г&Д, изящно названного «Летающее дерьмо», образцы которого впервые опубликованы в этой книге. Дерьмо, в конце концов, великий уравнитель всех рас и всех классов.

ГИЛБЕРТ: Мы были ужасно оскорблены, когда люди спрашивали нас, используем ли мы собачье дерьмо в своей работе. Это все наше собственное!

Время уходить. Я оставляю странную пару наедине с их жизнью, поняв, что Гилберт и Джордж — два самых любезных, удивительно добрых и веселых человека, которых я когда-либо встречал, с озорным чувством юмора, позволяющим гораздо глубже понять их мерзкое, темное, позорное искусство и утопический взгляд на будущее искусства и общества, который мы все можем принять: Искусство, вырастающее из опыта реальной жизни, культура — общая для всех цветов и мировоззрений, жизнь в мире не скованном религией и нетерпимостью.

Мире Гилберта и Джорджа.

В тени Долины Смерти смущенный, сбитый с толку, пьяный и потерянный бродит Саймон Дуйар и разглагольствует о доме нечестивой троицы, об истинном царстве Искусства, Коммерции, Религии — Альтернативных Штатах Америки. Не столько Апокалипсис нынешний, сколь апокалипсис грядущий…

«ВАС ЖДЕТ САМЫЙ ВОЛНУЮЩИЙ ОПЫТ В ВАШЕЙ ЖИЗНИ», гласит табличка в шумном фойе Голливудского музея восковых фигур. Я пытаюсь унять легкую дрожь. Ничего другого. «Это будет самый волнующий опыт в моей жизни», думаю я. В «Путешествиях в гиперреальности» итальянский профессор семиотики Умберто Эко, посетив это место, назвал его одной из многочисленных американских «Крепостей одиночества», где Супермен (из округа Колумбия, не ницшеанский) уединяется для медитации. Сейчас, тем не менее, он переполнен испуганными детьми и японскими туристами.

Осмотр выставки занимает примерно двадцать пять минут, двадцать пять минут посетитель пялится на знаменитостей и исторических личностей, в основном узнаваемых благодаря табличкам с надписями. Железный Майк Тайсон, Кроккет и Таббз, пара английских Дэвидов — Нивен и Боуи — четыре груди — Мерилин Монро и «Вампайра», Мейла Нурми.

Наркоман-Франкенштейн Бела Лугоши, не подозревающий, что он стал героем единственной хорошей песни «Bauhaus» и посмертно снялся в невероятном плохом фильме Эдварда Д. Вуда «План 9 из космоса», единственный персонаж, который, кажется, выиграл от превращения в восковую фигуру, он здесь выглядит куда более розовощеким, чем был в реальной жизни. Но у всех кукол, вплоть до самого почитаемого ханжи, Авраама Линкольна, одинаковые стеклянные глаза, тени и блестящие нейлоновые волосы. Внезапно музей кажется совершенно опустевшим.

Капитан Джейм. Т. Кирк сквозь сумрак пялится на экипаж злополучного космического корабля «Челленджер». Верные «треккис» приходят сюда как на молитву. Восковой Леонард Нимой сидит с невозмутимым видом, шелковый пижамный верх, черные лыжные штаны и остроконечные уши (интересно, из чего они сделаны?) являют его нам в образе персонажа из «Стар-трек». Вымышленный мистер Спок куда более знаменит, чем телеактер Леонард Нимой, и более знаменит, чем мертвый экипаж «Челленджера», это означает, что он занимает лучшее, более освещенное, место. Спок здесь более реален, чем они. Даже если бы ни Спок, ни экипаж шаттла не существовали только в виде крошечных изображений на целлулоиде и неподвижных трехмерных форм восковых фигур: они реальны в сознании и памяти зрителя. Более реальны, чем «реальность», потому что реальности не существует, а они, так или иначе, здесь. В сознании.

Иллюстрация: «Тайная вечеря»

Мертвый экипаж шаттла, теперь героические иконы американцев, «отдавшие жизнь исследованию космоса», несмотря на то, что умерли они, так и не достигнув цели, и мало кто о них помнит, делят комнату с серьезными Американскими Президентами. Забытые ребята. Трюкач Дикки (Никсон), злодей, потерявший свои записи, и Джей Эф Кей, хороший парень, потерявший свою голову и породивший миф о «потере невинности», который Америка использует для оправдания всех своих грехов (включая Хиросиму). Образы, символы, воспоминания, маленькие триггеры. Самое волнующее ощущение в вашей жизни.