Чтобы дать вам представление об их озорном чувстве юмора — Дженезис Пи-Орридж в Лос-Анджелесе рассказал мне историю о том, как в семидесятые он и Г&Д были на фестивале перфоманса в Италии. Дженезис, Г&Д и женщина с ребенком ехали в лифте в отеле, в котором они остановились. Ребенок громко кричал, и Гилберт бесстрастным голосом сказал Джорджу — что за мерзкий субъект. Джордж ответил своим роскошным, столь же невозмутимым голосом: «Да, омерзительный. Давай его съедим?». Женщина выскочила из лифта на следующем этаже.

В конце шестидесятых Г&Д покинули колледж и решили превратить в искусство самих себя. Не просто создав себе имидж, как Уорхол, Дали, Бойс, а позднее — Джефф Кунс, но став круглосуточно функционирующими произведениями искусства.

RE: Можно ли период «Живых Скульптур» назвать декларацией того, что вся жизнь — искусство?

ДЖОРДЖ: Отчасти, да. А отчасти это связано с тем, что у нас больше ничего не было. Мы ушли из колледжа, денег у нас не было. Каждый студент, который был паинькой, стремился обзавестись мастерской или получить преподавательскую работу. Мы знали, что никогда так не сможем. Нас уже подвергли дискриминации. Мы поняли, что все, что у нас есть — это мы сами, поэтому мы подумали, что это и должно стать искусством. Это была магия.

ГИЛБЕРТ: Мы ненавидели формализм.

ДЖОРДЖ: Все эти линии, квадратики, кружочки.

RE: Вы отправились на прогулку в Гайд-Парк и засняли это, сравнив с «Прогулкой по Луне», предпринятой тогда НАСА. [Люди частенько не понимают, что творчество Г&Д невероятно веселое].

ПОЮЩАЯ СКУЛЬПТУРА

Они прославились со своей «Поющей скульптурой» — оба Г&Д либо сидели на подиуме, либо их привязывали к стенам галереи, иногда они двигались под аккомпанемент песни эпохи Великой Депрессии Фланагана и Алленса про двух бродяг, спящих под платформой станции Чаринг-Кросс в центральном Лондоне. Слова были подходящими:

Некоторые перфомансы длились по 8 часов, «шоу» стало хитом в Лондоне, Нью-Йорке и по всей Европе.

ДЖОРДЖ: Это была демократическая идея. Мы подумали, что можем стать искусством и художниками без профессий.

Используя себя в качестве предметов искусства, они приглашали зрителей на встречу в Бромли, чтобы они могли посмотреть, как Гилберт и Джордж обедают со своим другом Дэвидом Хокни. Они, как сами утверждают, в искусстве являются эквивалентом мертвого зайца Йозефа Бойса.

RE: Почему вы так часто используете себя в своих творениях?

ГИЛБЕРТ: Мы с этого начинали.

ДЖОРДЖ: Это наше лучше изобретение. Когда люди видят нас на улице, это воспринимается совсем не так, как если бы, они увидели, скажем, Ховарда Ходжкина или любого другого художника.

ГИЛБЕРТ: Мы — искусство.

ДЖОРДЖ: Политики и спортсмены — тоже искусство.

ГИЛБЕРТ: Даже когда вы говорите об Оскаре Уайльде, мне известно лишь имя и то, что его посадили в тюрьму. Он был живой скульптурой.

RE: Ваши творения теперь во многом ассоциируются с мощными образами фашизма. Даже ваши открытки называются «скульптурами», что подразумевает, что они монументальны…

ДЖОРДЖ: Мы считаем, что то, что скрывается в людях, выходит на поверхность, когда они смотрят на наши картины, а не когда они смотрят на абстрактные полотна. Если у них проблемы с расизмом, они могут начать говорить о них, стоя перед нашими картинами. Если у них проблемы с фашизмом, это выйдет наружу. Для того и существует искусство. Разве не смешно то, что все эти люди, начиная критиковать нас за образы скинхедов в наших работах, сами становятся скинхедами. Посещение закрытой выставки нового художника уподобляется митингу Национального фронта. Мальчики и девочки, похожие на скинхедов.

ГИЛБЕРТ: Странные и шикарные.

ДЖОРДЖ: Антинацистское движение похоже на скинхедов или жертв Аушвица — против чего они вообще-то и выступают. У всех девушек худые лица, они тощие и носят исключительно черное.

ГИЛБЕРТ: Они склонны все осуждать.

ДЖОРДЖ: Они против веселья. А на деле многие черные люди подходят к нам на улицах и высказывают восхищение нашим искусством.

ГИЛБЕРТ: Потому что мы единственные современные художники, изображающие на своих полотнах черных.

ДЖОРДЖ: Один черный бизнесмен сказал нам, что ему нравятся наши картины, потому что он видит в них себя… что это не проблема… что он устал видеть эти анти-апартеидовские плакаты с каким-то замордованным чернокожим.

RE: В газетах черные изображаются двумя способами — либо это преступники, либо жертвы голода и насилия. Они публикуют крупным планом умирающих черных, но никогда не показывают то, как это происходит в Северной Ирландии.

ДЖОРДЖ: Я думаю это предубеждение.

ГИЛБЕРТ: Как в вестернах. Ковбои палят напропалую. Когда Джона Уэйна убивают, тебе приходится выслушать получасовой разговор, прежде чем он умрет.

ДЖОРДЖ: Это клише. Называть кого-то фашистом. В любой комедии, если отец не отпускает дочь на вечеринку, она обзывает его фашистом. На деле фашизм вырос из социализма и консерватизма. Ужасно скучно. Нам все равно, что нас называют фашистами. Как нас только не называли. Один критик обвинил нас в том, что мы гомофобы. Я не знаю, что это значит.

ГИЛБЕРТ: Это очень глупо.

ФАШИЗМ

Гилберт и Джордж предпочитают жить в городе, который стал плавильным котлом культур. Хотя они считают себя патриотами, гордящимися тем, что они английские джентльмены в мульти-культурной стране. Их уборщик говорит о них, как о «самых прекрасных людях, каких только можно встретить. Я люблю их. Предрассудки? Никогда ничего такого не замечал. Просто два человека. Для меня они больше чем друзья, больше чем братья. У меня нет слов выразить, какие они замечательные. Хотел бы я, чтобы хотя бы половина людей в мире были такими как они, тогда это был бы совершенный мир, в котором каждому бы воздавалось по заслугам». Стэйнтон Форест, уборщик, сказавший это, индиец.

RE: В этом районе живут одни бангладешцы?

ДЖОРДЖ: Сейчас да.

RE: Как давно вы тут живете?

ДЖОРДЖ: Двадцать семь лет. Когда мы сюда переехали, это был чисто еврейский район.

ГИЛБЕРТ: Нам очень нравятся индийцы.

ДЖОРДЖ: Мы дружим с одной индийской семьей. Они приходят к нам выпить, детишки сидят у меня на коленях… Это наша приемная семья.

RE: Ваше финансовое положение позволяет вам поселиться, где угодно. Вы находить это место вдохновляющим? Вы смогли бы работать в Лос-Анджелесе?

ДЖОРДЖ: Никогда. Мы всегда говорим, что если бы вдруг приземлился космический корабль, оттуда вышли бы люди и сказали, дескать, нам нужно заснять пятиминутный фильм о Земле, что-нибудь очень типичное, мы сказали бы — отправляйтесь в Олдгейт. Вы ведь не скажете им, отправляйтесь в Цюрих, это самое типичное место на планете Земля. Ни даже Нью-Йорк. Мы считаем центральный Лондон — не южный, как Кенсингтон — центральный и восточный Лондон очень реальны и современны. Выражение глаз у людей здесь очень современное.

ГИЛБЕРТ: Мы уверены, что это лучший город в мире.

ДЖОРДЖ: Очень непонятный.

ГИЛБЕРТ: Полная свобода в каком-то смысле. Отчасти дозволенная анархия.

ДЖОРДЖ: Ни в одном городе Европы этого нет.

ГИЛБЕРТ: Ни у кого нет полной свободы. Когда ты идешь по Коммершиал-стрит, никого не волнует, чем ты занимаешься, как ты одет.

ДЖОРДЖ: Такое многообразие, по сравнению со всей Европой. В Лондоне больше ресторанов разных национальных кухонь, чем в любом другом городе мира. Тысячи.

ГИЛБЕРТ: Лучшая архитектура.

ДЖОРДЖ: Многообразие архитектуры. Церковь Николаса Хоуксмора, а за углом — Турецкий рынок. Броудгейт, очень современно, Бетнал-Грин и Брик-Лейн. Мы чувствуем Лондон, даже когда уезжаем из него.