Тёмной лошадкой, на которую поставила графиня де Ренель, оказался не кто иной, как Генрих Наваррский.

Осенью 1576 года Генрих III подписал очередной мир с гугенотами. К этому его вынудили успехи армии гугенотов, овладевших крепостями в Ангулеме и в Нормандии, а также непрекращающиеся дрязги с младшим братом и интриги Гизов. При всех своих недостатках, Генрих прежде всего был королём и должен был думать о стране. А то, что это у него получалось неплохо, признавал даже Бюсси. После того, как в Болье был издан королевский эдикт, повторявший условия Ла-Рошельского мира, в Париж вернулся опальный Генрих Наваррский.

Франсуа Валуа прозрачно намекнул своему вассалу Бюсси, что тому на некоторое время желательно было бы покинуть Париж, поскольку возвращается законный муж Маргариты и какое-то время следует соблюдать хотя бы видимость приличий. А чтобы подсластить пилюлю, новоявленный герцог Анжуйский назначил Луи губернатором Анжу, так что граф под благовидным предлогом вступления в должность губернатора на несколько недель уехал в провинцию.

Когда Регина узнала об этом, первой её мыслью было ехать с ним. Не видеть его хотя бы полдня было для неё невыносимой пыткой и она не могла понять, почему сам Луи так радуется этой поездке, почему так торопится уехать прочь от неё. А он бежал от соблазна, от любви, которая могла погубить не только его, но и ту, чью жизнь и чьё счастье он ценил более всего на свете. Луи надеялся, что за время его отсутствия Филипп или, на худой конец, Шарль Майенн сумеют покорить сердце его сестры, он со спокойной совестью отдаст её замуж и просто вынужден будет вырвать эту любовь из своего сердца. А сердце упрямо твердило, что эту любовь невозможно не забыть, не пережить, не заменить ничем. И тихо нашёптывало ещё, что не он один питал преступную страсть к своей родной сестре — да в том же семействе Валуа чего только не случалось — и что истинная любовь способна искупить любой грех. Всё так, но Луи-то знал, что он рискует не только и не столько своей и Регины бессмертной душой, а жизнями и родовой честью. То, что сходило с рук многим, никогда не простилось бы Бюсси и его сестре. К тому же, гордое имя Клермонов открывало многие двери, но ко многому и обязывало. И стоило только Регине или Луи оступиться, чуть пошатнуться на своём пьедестале, десяток рук тут же столкнул бы их в пропасть. Регина в силу своего юного возраста и уверенности в безграничной власти своей красоты не до конца ещё это понимала, тогда как Луи сознавал всё яснее некуда.

Он уехал, взяв с собой в свиту только нескольких пажей и пару слуг. Регина его не провожала. Она с раннего утра умчалась в Булонский лес на верховую прогулку в сопровождении верного Филиппа, а потом сразу же отправилась к Гизам, тем самым выражая своё полное безразличие к отъезду Луи. Поскольку он решил ехать, не спрашивая её мнения и отказался брать её с собой, значит, её это не касалось, ну что ж, и прекрасно, в таком случае его отныне тоже не должно касаться, где, как и с кем она будет проводить своё время. Этот маленький демарш, конечно же, не мог не задеть Луи. Но его тешила мысль, что разлука сможет охладить его чувства к сестре. Вдали от неё, он, быть может, трезво оценит ситуацию и сможет найти изъяны и недостатки Регины и начнёт относиться к ней как к обычной младшей сестре, а не как к обольстительной богине. Ему и в голову не приходило, что на время его отъезда у самой Регины и её подруги герцогини могут быть свои далеко идущие планы…

Через два дня после отъезда графа король давал в Лувре грандиозный бал в честь примирения с Генрихом Наваррским и приездом последнего в Париж. Назло всему свету, а главное — в пику отсутствовавшему Луи, которому та же Марго обязательно напишет обо всём — Регина веселилась от души и поражала всех изяществом и дороговизной нового платья, величавостью движений и блеском глаз. Фамильные аметисты вызывающе сверкали на груди и в ушах графини; рыжие волосы благоухали дразнящим ароматом духов; дымчато-розовый шёлк платья, расшитого по лифу серебряными нитями и жемчугом, подчёркивал нежность и прозрачность её кожи; из-под укороченного по последней моде кринолина мелькали венецианские кружева нижних юбок. В тот вечер Регина без труда затмила всех придворных красавиц и даже прославленное очарование Маргариты Валуа меркло в сравнении с этим воплощённым грехом. Она одинаково легко отплясывала и лихую гальярду и очередную модную новинку двора — куранту. И в какой-то момент поймала на себе обжигающий взгляд незнакомых тёмных глаз: не скрывая своего восторга, на неё смотрел Генрих Наваррский. Регина, привыкшая ко всеобщему восхищению в мужских глазах, послала молодому королю благосклонную улыбку и как бы невзначай помахала на себя веером. Знак был верно истолкован искушённым в подобных хитростях Генрихом и вскоре он уже танцевал паванну с юной графиней.

Тот вечер графиня де Ренель провела, обмениваясь взглядами и тихо оброненными в танце фразами с Генрихом Наваррским, успокаивая заметившего всё это Филиппа и разрабатывая стратегию идеального соблазнения с Екатериной-Марией. Не сказать, чтобы последнюю порадовал выбор подруги, но представив, как это заденет Маргариту Валуа, герцогиня, в конце концов, загорелась идеей Регины.

Страсть Генриха Наваррского вспыхнула, как всегда, мгновенно и была столь очевидна, что сплетни при дворе появились гораздо раньше, чем начался этот короткий роман. Четыре дня между Лувром и улицей Гренель сломя голову бегали с письмами неуловимые пажи графини, прошедшие у Бюсси хорошую школу по части передачи тайных любовных посланий. Прямолинейная и язвительная графиня писала письма Генриху под диктовку Екатерины-Марии.

— Неужели я, по-твоему, настолько глупа или неопытна, что не смогу ответить на любовное послание? — возмущалась Регина.

— Молчи и пиши, что я говорю. Я тебя знаю, опять съязвишь что-нибудь, а мужчины создания ранимые и обидчивые, пора бы тебе это усвоить. Думаешь, никто не замечает, как ты каждый раз насмешливо дотрагиваешься до носа, когда разговариваешь с герцогом Анжуйским?

— Я же не нарочно! Оно само получается. Я когда вижу его безобразный нос, мне сразу хочется проверить, всё ли в порядке с моим собственным.

— Не будь дурой. Да если ты хоть раз улыбнёшься ему так, как улыбаешься своему графу де Лоржу, этот младший Валуа ради тебя родную мать отравит.

— А что, неплохая идея…

— Не отвлекайся. Этот вариант мы оставим на будущее. На данный момент нам нужно крепко посадить на крючок Генриха. А это стреляный воробей. Он легко загорается, но может также легко остыть. Твоя задача — зацепить его так, чтобы он прикипел к тебе намертво, крепче, чем Марго к твоему брату. Валуа от злости всем семейством сойдут с ума. А потому мы будем играть. И ты будешь писать письма под мою диктовку. И будешь обещать ему райские кущи, и рассказывать сказки о своей трепетной любви, и будешь восхищаться его умом и храбростью и красотой, и будешь изображать нежное беспомощное создание.

— Ладно-ладно. Как скажешь. Но вот это я написать не могу. Это же полная чушь: "Сударь, я не смыкаю глаз, мечтая о встрече с Вами. Но жестокие обстоятельства и самое моё положение не позволяют мне принять Вашу любовь". Катрин, это же бред! Какие обстоятельства? Какое положение? Какая любовь, наконец?

— А ты чего хотела? Неужели же ты собиралась написать, что готова сию минуту упасть в его объятия, чтобы в его постели лишиться девственности и набраться необходимого опыта? Обстоятельства, милая моя, — это тот малозначительный факт, что он женат на Маргарите Валуа и за ним следят все ищейки старой паучихи. А твоё положение младшей сестры графа де Бюсси, прекрасной и непорочной невесты графа де Лоржа и союзницы Гизов тоже не особо располагает к любовным авантюрам с мятежным вождём гугенотов.

— Но я не могу писать подобную чушь!

— Ну знаешь ли, твои капризы кого угодно сведут с ума! Не хочешь — не пиши. И вообще, если бы с самого начала меня послушала, всё было бы гораздо проще. Шарлю Майенну хотя бы не надо писать никаких писем и устраивать из свидания с ним государственную тайну!