Герцог Майенн, конечно же, не нашёл более подходящего времени для визита к сестре. Герцогиня была поглощена задушевным разговором с графиней де Ренель — которую Шарль, собственно, и надеялся там застать, — и решительно не желала присутствовать при сцене их объяснений.

— Ну вот, сейчас в этом доме разобьётся сердце ещё одного Гиза, — вздохнула она в ответ на приветствие Шарля.

Герцог вопросительно посмотрел на Регину. Она опустила глаза, но поспешность, с которой это было сделано, сказала ему многое.

— Бюсси против? — заранее зная ответ, спросил он.

— Да. Но это ещё не всё. Вчера он благословил мой брак с Филиппом.

Сказав это, Регина невольно прикрыла глаза, ожидая очередной вспышки ревности.

Но, к её великому удивлению, новость Шарль воспринял до обидного спокойно:

— Этого и следовало ожидать. Не скажу, что для меня это неожиданность. Я всегда знал, да что там скрывать, все всегда знали, что ты рано или поздно станешь графиней де Лорж.

— Все, кроме меня? — ахнула Регина и хотела возмутиться, но Шарль её перебил.

— И ты сама это знала. Ну, признайся хотя бы сейчас сама себе, что одного Филиппа ты всегда, с первого дня, воспринимала, как своего будущего мужа, и относилась к нему, как к своей собственности. Конечно, заслуга твоего брата в этом деле велика. Что поделать, я смирился.

Обе подруги, не сговариваясь, с подозрением уставились на рассудительного Майенна. И облегчённо вздохнули, когда он сверкнул нахальной улыбкой:

— Но я не сдался! Конечно, Филипп мне друг и мы с ним всё давно решили без ваших женских советов, НО, — Шарль назидательно поднял указательный палец, — место любовника остаётся за мной. И не надо сейчас возмущённо кудахтать и рассказывать мне о супружеской верности! Когда вам, моя прекрасная графиня, наскучит в Бордо и вы сорвётесь на недельку в Париж, вам не избежать моих объятий. Уж поверьте, я слишком хорошо знаю женщин.

По своему обыкновению, Шарль Майенн говорил то, что действительно думал. Его вполне устраивало место любовника. Быть мужем несравненной графини де Ренель было весьма хлопотным и неблагодарным делом, как он справедливо полагал. Да, он был влюблён в неё и нисколько этого не скрывал. Но он нисколько не заблуждался на сей счёт: божественные любовницы почти никогда не становятся примерными жёнами, а Регина принадлежала именно к этому типу женщин. В любом случае, Шарль не считал себя способным удержать в руках райскую птицу, пусть Филипп обжигает себе руки и подставляет под удар сердце.

Регина растерялась: она не знала, то ли ей радоваться тому, что не пришлось объясняться с герцогом, то ли обижаться на то, что его нисколько не задел её окончательный выбор. Очень хотелось обидеться, но это выглядело бы смешно, так что пришлось согласиться с Шарлем.

— Вам что, вы-то между собой договорились, — нахмурилась герцогиня Монпасье, — а вот кто будет объяснять кардиналу Лотарингскому, по какой причине придётся вносить изменения в первоначальный план. Этьен может остыть к прекрасной графине, когда она станет супругой де Лоржа и справедливо возложит миссию отмщения за её честь на законного мужа. И что мы тогда будем делать? Кардинал только-только убедил иезуита в том, что папа ведёт Церковь не тем путем, что он служит антихристу. Папа и его окружение забыли своё предназначение, они одержимы алчностью, похотью, властолюбием и прочее-прочее, а рыба, как известно, гниёт с головы. Завтра уже будет готово подложное письмо и как только нам удастся получить печать главы парижского отделения ордена иезуитов, Этьен отправится в Рим, якобы с тайной депешей для самого папы.

— Яд или кинжал? — заинтересованно спросила Регина.

— Старинный рецепт, испытанный не так давно королевой-матерью на Жанне Бурбонской. Только вместо перчаток — письмо.

— А если папа не будет брать его в руки, а попросит секретаря прочитать? — усомнился в удачном исходе операции Майенн.

Екатерина-Мария театрально схватилась за голову:

— Вот уж правду говорят — в семье не без урода! Шарль, мы который месяц занимаемся ИНСЦЕНИРОВКОЙ покушения! Нам и не надо, чтобы письмо оказалось непосредственно в руках папы. Для чего, по-твоему, в одно время с Этьеном в Рим отправляется секретарь нашего дорогого брата кардинала? Иезуита схватят в приемной гвардейцы из охраны папы.

— А вам не приходило в голову, мои очаровательные интриганки, что под пытками этот мальчишка выложит как на духу, кто на самом деле направил его в Рим?

— Выложит, — герцогиня подтвердила худшие подозрения брата, — но назовёт при этом имена наших злейших врагов. И для короля Франции Генриха III Валуа наступят тяжёлые времена.

— Вы так уверены в том, что даже в руках мастеров инквизиции Этьен будет верным рабом графини де Ренель?! — Шарля в который раз поразила самоуверенность этих молодых женщин.

Регина вскинула голову и задержала пристальный взгляд на лице герцога. Её серые глаза смотрели ему в прямо душу. Отчётливо и очень тихо она спросила:

— А ты бы назвал под пытками моё имя, если бы однажды я пообещала тебе свою любовь? Если бы поцеловала тебя так, как никто и никогда до этого дня не целовал? Если бы ты поверил в то, что я — твой бог и твоя молитва ежевечерняя? Ты бы отдал моё тело, которое уже видел однажды поруганным и изуродованным, в руки палача?

Герцог на мгновение задержал дыхание, погружаясь в бесконечную глубину её глаз, и после долгого молчания ответил:

— Нет. Я молчал бы, даже распятый на кресте.

И добавил через секунду:

— Если бы верил в то, что ты меня любишь.

Регина зловеще улыбнулась:

— Он в это верит. И ради моей безоблачной жизни в замке Монтгомери он готов сгнить в тюрьме Ватикана.

— Дьявол бы вас обеих забрал! — Шарль содрогнулся при виде такой чудовищной готовности идти до конца к своей цели, перешагивая через окровавленные трупы.

Графиня холодно рассмеялась и, прошелестев юбками, вышла из кабинета подруги. Интуиция подсказывала ей, что пора остановиться. Но Клермоны никогда не оглядывались назад и не сворачивали с полпути. Каждый должен до конца пройти свой путь.

"За тех, кого она любила, она дралась когтями и зубами, отметая все соображения нравственности, ради них лгала и жульничала, и плевать хотела на чужие права и сердца".

Айрис Мэрдок "Море, море…".

Потом наступило унылое и тягучее время Великого Поста и Регина заскучала окончательно. Никаких балов, никаких развлечений и прочее-прочее. Эти недели перед Пасхой Регина ненавидела с детства. Строгий пост и долгие молитвы превращали это время в сущую пытку для неё. Конечно, в Париже всё было не так серьёзно, все старались соблюдать приличия и обычаи, но лишь в той мере, в какой считали нужным. Екатерина-Мария, к примеру, исправно ходила на все службы в церковь, Анна Лаварден постилась, Шарль Майенн ограничился тем, что меньше нацеплял на себя перстней и кружев.

Регина внимательно слушала Этьена и проповеди в церкви, потом возвращалась домой и уплетала за обедом всё, что ей хотелось, а ночи проводила в объятьях Филиппа. Это, конечно же, во время Великого Поста возбранялось, но любвеобильный Париж, а вслед за ним и его любимица графиня, почти никогда не соблюдали эту заповедь. Уткнувшись лицом в сильное плечо Филиппа, Регина пряталась от своих ночных страхов, от страшных, пахнущих кострами инквизиции и королевским судом идей Екатерины-Марии, от своей ненависти к королю и от безумной страсти к родному брату. Только пока Филипп обнимал и ласкал её, она могла ни о чём не думать. Иногда ей хотелось всю жизнь провести в тепле его рук, но чаще ей хотелось плакать от обиды на судьбу, потому что по всем законам бытия Филипп, мудрый, ласковый и надёжный, должен был быть её братом, а красивый, дерзкий и отчаянный Луи — её любовником и женихом. И ничего бы ни случилось, и не было бы этой боли, и не разбивались бы со звоном их сердца. Но по какой-то прихоти богов всё оказалось наоборот.