А ещё вечерние прогулки в лугах неизменно напоминали ей тот неповторимый вечер в Бордо. Привкус вина на губах, запах свежескошенных трав, зыбкий туман…и Филиппа. Она сама не могла себе объяснить, почему со дня отъезда из Парижа начала тосковать по Филиппу. Казалось бы, не было для этого никаких причин. Луи, самый главный человек в её жизни, был рядом с ней, он любил её, он принадлежал только ей, а она — только ему. Всё остальное не должно было иметь значения. Но откуда тогда это странное чувство, словно приручив и взяв в руки волшебную птицу, она потеряла что-то настолько необходимое, настолько ставшее частью её самой, что казалось незаметным…
И что-то тихо-тихо, еле слышно трепетало в ней самой, что-то живое и светлое, словно проснувшаяся звезда или оживающий цветок и от этого загадочная, незнакомая никому улыбка то и дело распускалась на её губах. И Луи не мог отвести зачарованных глаз от этой улыбки.
Уже на подходе к постоялому двору им навстречу вышел бродячий поэт. Он остановился у края дороги, в смущении разглядывая собственные дырявые башмаки. Весь вид его говорил о том, что у него есть какая-то очень важная и деликатная просьба к молодым любовникам. Когда они поравнялись с поэтом, он склонился в вежливом поклоне и Регина чисто по-женски отметила врождённую лёгкость и красоту его движений. Она одобрительно улыбнулась ему:
— Вы хотите что-то спросить, сударь?
Луи, не дожидаясь ответа, молча полез за кошельком, но бродяга торопливо остановил его жестом:
— Нет-нет, господин, я вовсе не собирался просить у вас денег! Бродячему стихоплёту не нужно много золота. У меня просьба к прекрасной госпоже, если позволите.
Он перевёл взгляд на графиню:
— Госпожа, не сочтите за дерзость, но я заметил, что вы путешествуете без служанки. Конечно, это не моё дело и вовсе не из праздного любопытства завёл этот разговор. Дело не во мне даже. Вы помните ту девушку с длинными косами?
— Эту робкую замарашку из труппы? — улыбнулась Регина.
— Да. Она отзывается на имя Софи. Кто она, никто не знает. Бедняжка нема, как рыба, хотя слышит всё прекрасно. Она очень хорошая девушка, поверьте мне, госпожа. Она трудолюбивая и честная до смешного, без спроса даже ни к чему не притронется, пусть даже с голоду будет умирать. Она прибилась к нам зимой, совсем больная и слабая, мы её чудом выходили, но ещё год нашей бродячей жизни она не перенесёт. Жалко её, пропадёт ни за грош. Сударыня, пожалуйста, проявите милосердие, возьмите её в услужение. Она будет вам совсем не в тягость! Я вижу, у вас доброе сердце, иначе бы я не осмелился просить вас о милости!
— Нема, как рыба, говоришь, — задумчиво протянула Регина и переглянулась с Луи.
Граф одобрительно кивнул.
— Хорошо. Пусть твоя протеже отмоется, причешется и завтра утром ждёт меня во дворе, — она порылась в кошельке, вытащила оттуда два экю и протянула парню, — вот, возьми. Одна монета тебе за услугу, на вторую пусть девочка оденется во что-нибудь поприличнее.
Поэт склонился перед ней в глубоком поклоне, пряча навернувшиеся на глаза слёзы благодарности. Конечно, он понимал, что главным козырем, сыгравшим на руку нищей замарашке, была её немота. Молчаливые слуги во все времена пользовались большим спросом.
Так и получилось, что в Сомюр Регина приехала с новой служанкой. Софи оказалась очень застенчивой, робкой и на удивление понятливой девушкой. Отмывшись от пыли и грязи, причесавшись и одевшись в новое платье, она превратилась в трогательное худенькое создание с ослепительно-белой кожей, большим неулыбчивым ртом и чёрными колодцами огромных глаз. Её длинные толстые косы стали предметом неустанного восхищения избалованных пажей Бюсси, но девушка боялась озорных мальчишек, как огня, а в присутствии графа вообще старалась превратиться в невидимку. Зато в преданности молодой графине она могла соперничать с Лоренцо.
К великому облегчению Регины, суровый мастифф не стал пугать и без того не в меру робкую служанку, он избрал другую тактику — вообще не замечать девчонку, считая её предметом обстановки. Высокомерный хозяйский баловень воспринимал как равного только Шарбона. Два этих неразлучных друга служили неиссякаемым источником добродушных шуток для Луи. Софи же взирала на них со смесью священного ужаса и детского восторга. Роскошный тонконогий вороной скакун и огромный чёрный мастифф, повсюду сопровождавшие женщину фантастической красоты, — подобное зрелище так и просилось на картину.
Сомюр предстал перед ними около полудня. Они стояли на правом берегу Луары, ожидая переправы, а замок вырастал из зелёной кущи садов, словно сказочное видение. Как ни прекрасен был Париж, но увидев это чудо архитектуры, не то что наивная Софи, даже Регина потеряла дар речи. Она в немом изумлении ухватилась за руку Луи и отчаянно жестикулировала, пытаясь выразить своё восхищение этой сказкой, которую он ей сейчас дарил. Белокаменные стены и серо-голубая кровля Сомюра парили в речном тумане и солнечные лучи отражались от стёкол и витражей.
Регина дёрнула за руку ошеломлённую Софи:
— Здесь мы будем жить, — шепнула она.
Необычное сочетание военной крепости и утонченно-роскошного дворца поражало с первого взгляда, стоило только посмотреть на левый берег реки. Поднявшись на холм, можно было лицезреть Сомюр во всём великолепии. Он представлял собой неправильный четырёхугольник, укреплённый башнями, равелинами, бастионами. Но благодаря искусному декору башен, лестниц и флигелей, буйной зелени садов и просторным террасам замок больше походил на волшебную игрушку, чем на суровую крепость. Из дорожных рассказов Бюсси Регина знала, что когда-то Сомюр был отбит Фульком Нерра у Тибальда Лукавого и с 1246 года принадлежал герцогам Анжуйским. Его строили и перестраивали, украшали и реставрировали в зависимости от собственных нужд и вкусов сыновья Иоанна Доброго, Карл V и Рене Неаполитанский. Во многом стараниями последнего Сомюр и приобрёл свой гармоничный облик. Всё восточное крыло, которое планировал обжить Бюсси, было делом рук этого одарённого внука Людовика I.
Регина приплясывала от нетерпения, пока паромщик переправлял их через Луару. Едва борт парома ударился о берег, она лихо спрыгнула в воду и, подобрав юбки, помчалась вверх по террасе к центральным воротам замка и через несколько минут замерла во внутреннем дворе, разглядывая трехцветный герб Сомюра с тремя королевскими лилиями и не зная, в какую сторону метнуться. От высоты стен и ширины лестниц замка захватывало дух. Это была воплощённая роскошь, одетое в камень величие.
Не дожидаясь, пока Луи представит ей управляющего и всю многочисленную прислугу, пока объяснит, что они приехали надолго и с ведома непосредственного хозяина Сомюра герцога Анжуйского, она решительно зашагала к парадной лестнице. Как ребёнок, она облазила весь замок, забыв об усталости, голоде и даже о Бюсси, и только услышав из северной башни, как по всем галереям и флигелям разносится гулким эхом её имя, пробежала по коридору восточного флигеля к парадным балконам и выглянула во двор:
— Я здесь, — крикнула она обыскавшемуся её Луи.
Ругаясь на чём свет стоит, Луи поднялся по лестнице и поймал неугомонную красавицу на лоджии. Разгоряченный от бега и отчаянных поисков беглянки, он хотел отругать её за шалость, которую можно было ожидать от воспитанницы урсулинок, но никак не от спутницы графа де Бюсси. Но вместо сурового выговора он долго целовался с ней за статуей герцога Беррийского, украшавшую одну из ниш балкона.
Они уже знали, что именно в этом благословенном уголке долины Луары их ждало ослепительное счастье, короткое и неспокойное. То, для которого они оба были созданы.
В Париже к тому времени уже только слепоглухонемой не знал, что Бюсси спешно уехал из города, причём его сестра тоже бесследно исчезла. По городу ползли самые разнообразные слухи. Стараниями Екатерины-Марии основной была признана версия, согласно которой Бюсси вынужден был увезти графиню из Парижа, спасая её от притязаний своего сюзерена герцога Анжуйского. Но уже в те, первые дни, Рене де Бираг едва не во всеуслышание заявлял, что Бюсси д'Амбуаз состоит в кровосмесительной связи со своей сестрой и их исчезновение — не что иное, как бегство от осуждения церкви и королевского суда. На счастье любовников, у Бирага не было веских доказательств. Зато герцогиня Монпасье сумела объединить партию Гизов и выставить всё их могущество на защиту своей подруги. К тому же, в Лувре ни для кого не было секретом то, что герцог Анжуйский не раз предлагал графине де Ренель место своей официальной любовницы.
