Потом Родин думал: нет, так я не много успею. Пусть лучше по десять лет. Ведь дожить до тридцати – это уже не так плохо. Тогда я успею пожить еще за трёх своих погибших бойцов.

Да, шестьдесят лет – это много! Целая жизнь или шесть довесков к оборванным жизням мертвых солдат.

И все же это… если не меньше, то, наверное, столько же, сколько четыре года войны.

Я не знаю, как это объяснить, другие до меня уже объясняли это гораздо лучше. Человек живёт четыре года на войне, или полгода на арктической зимовке, или год в буддистском монастыре, потом он живёт ещё долго, ещё целую жизнь, но тот отрезок времени остаётся для него самым длинным, самым важным.

Может, это из-за эмоционального напряжения, из-за простоты и яркости ощущений, может, это называется как-то иначе. Может, наша жизнь измеряется не временем, а движением сердца.

Он будет всегда вспоминать, будет сверять свое настоящее с тем временем, которое никогда не превратится для него в прошлое.

И товарищи, которые были рядом с ним тогда, останутся самыми близкими, самыми верными.

И не потому, что хорошие люди больше не встретятся. Просто те, другие… они многого не поймут, как ни объясняй. А со своими, – с ними можно даже просто помолчать.

Как с Вахой. Иногда Родин с Вахой вместе пили, иногда спорили и даже ссорились, иногда просто молчали. Жизнь была разной, да…

Родин женился и прожил в браке двенадцать лет. Его жена получила развод и уехала в Свердловск, к родителям. Детей у Родина не было.

Зато у Вахи было, наверное, много детей. Он и сам не знал, сколько.

А жениться Ваха не стал. Ваха был ещё тот гуляка.

Большой карьеры ни один, ни другой не сделали. Но в советское время ушли на приличную пенсию уважаемыми людьми. Они остались в Таллинне. Куда им было ехать?

Потом все стало меняться.

Родин не хотел об этом думать.

Просто все изменилось. И он оказался в чужой стране, где запретили носить советские ордена и медали, где их, напитавших своей кровью землю от Бреста до Москвы и обратно до Берлина, назвали оккупантами.

Они не были оккупантами. Лучше многих других Родин знал обо всём неправильном, что творилось в той, канувшей в лету стране.

Но тогда, те четыре года… нет, они не были оккупантами. Родин не понимал этой злости благополучных эстонцев, которые и при советской власти жили лучше, чем русские люди где-нибудь на Урале.

Ведь даже Ваха... Родин был готов, что после выселения, после той чудовищной несправедливости, трагедии своего народа, Ваха станет ненавидеть Советский Союз и особенно русских.

Но оказалось, что это не так. Ваха слишком много видел. В штрафбате, русские офицеры, героически вырвавшиеся из плена и за это разжалованные в рядовые, переполненные зоны и тюрьмы.

Однажды Родин прямо спросил – не винит ли Ваха русских в том, что произошло.

Ваха сказал, что русские от всего этого пострадали больше остальных народов. А Сталин был вообще грузин, хотя это неважно.

А еще Ваха сказал, что вместе, вместе не только сидели на зонах. Вместе победили фашистов, отправили человека в космос, построили социализм в нищей и разорённой стране. Всё это делали вместе и всё это – а не только лагеря – называлось: Советский Союз.

И сегодня они надели фронтовые ордена и медали. Сегодня был их день.

Они даже зашли в бар и приняли по сто грамм фронтовых, да.

И там, в баре, юноши в модном милитари со стилизованными под символику "СС" нашивками назвали их русскими свиньями, старыми пьяницами и сорвали с них награды.

Ваху они тоже назвали русской свиньей.

Нож, он просто лежал на стойке, наверное, бармен колол им лед.

Ваха точным ударом всадил его между ребер юному эстонцу.

А ещё на стойке стоял телефон, и Родин накинул его шнур как удавку на шею другого эсэсовца. Нет уже той силы в руках, но её и не нужно, каждое движение старого разведчика отработано до автоматизма.

Тщедушный мальчик захрипел и свалился на пол.

Они вернулись в то, настоящее время. Они снова были советскими разведчиками, а вокруг были враги.

И всё было правильно и просто.

Ещё пять минут они были молодыми.

Пока их забивали насмерть ногами на деревянном полу.

Они добавили ещё пять минут к тем четырём годам своей настоящей жизни.

И это было больше, чем несколько лет, которые они могли ещё прожить, если бы не вышли в орденах и медалях в день Великой Победы.

И мне их совсем не жаль. Я просто не смею унизить их своей жалостью.

ЧУВСТВИЛИЩЕ

"...и чувствуешь себя

вдруг осознавшей

смысл существованья

свечой от геморроя...”

Олеся ПЕРВУШИНА

Вы помните, когда-то был поэт,

он говорил, что чувствует себя

“заводом, вырабатывающим счастье”.

Я чувствую себя куда скромней:

пусть не завод – а так, свечной заводик,

но свечи-то какие – осознайте,

от них зависит смысл существованья

иных поэтов или поэтесс,

когда они усидчивы чрезмерно,

поскольку написать о чём – не знают,

а хочется всё время, и тогда

сюжеты, темы, образы они

откуда только вдруг не извлекают,

почувствовавши творческих позывов