И.З. Он работал за кордоном. В 1924 году закончил академию Генерального штаба, знал шесть языков, работал по всему миру. Сейчас вышла книжка "Внешняя разведка России", там впервые рассекретили его имя.

Как патриот я поехал в самую глушь, на станцию Амур… На берегу под Амуром Сталин велел построить тоннель. Чтобы на случай бомбежки моста поезда шли под водой. Зэки рыли тоннель, который потом, после победы не понадобился. Они жили в бараках, куда нас, после сноса лагеря, и поселили. В бывшей лагерной столовой располагалась школа. В этой школе я начинал работать. В университете нас учили латыни, польскому языку, старославянскому, а с детьми обращаться мы не умели. Поэтому я как педагог был полностью не приспособлен к этой работе. Наломал немало дров. В школе я начал писать… Сразу отрезал от себя беллетристику и прозу, понимая, что художественного таланта у меня нет. Хотя мои критические статьи, как мне кажется, не лишены некоторой образности. В 1961 году в Переделкино был семинар молодых критиков. Там были и Олег Михайлов, и Лев Аннинский, и Адольф Урбан, и Юрий Буртин, ныне покойный. Маститые советские критики над нами шефствовали. Вдохновляли нас на дерзость и свободу, извиняясь за свои былые грехи. Меня разыскал Корней Иванович Чуковский, Зазвал к себе на дачу и прочитал мою статью "Рапира Гамлета", где я достаточно сурово обошелся с прозой своих сверстников. И он меня благословил. Чуковский сказал: бросайте всё и занимайтесь критикой. Но я всё же написал повесть о том, как мы бежали из детского дома в Сибири в марте 1944 года. Это было единственное отклонение от избранного мною жанра. Я рассуждаю так: если ты судишь писателей и более того, соревнуешься с ними на их поприще, ты должен по крайней мере писать лучше их.

В.Б. Этот искус беллетристики или поэзии настигает время от времени любого критика. И надо быть сильным, уверенным и в себе, и в своем критическом даре, в своем художественном вкусе, уверенным в высокой роли критики как таковой, таким, как вы, или Михаил Лобанов, или Лев Аннинский, или рано погибшие Юрий Селезнев и Марк Щеглов, чтобы преодолеть этот искус беллетристики. Наверно, можно раз-другой поиграться, проверить, как это делается, но если ты не способен взойти на художественную вершину, стоит ли вливаться в ряды середняков? Тем более дар критика, на мой взгляд, — более редкий дар. Есть много талантливых прозаиков, гораздо меньше талантливых поэтов, и почти всегда — единицы талантливых критиков. Только средние, не очень одаренные критики, подобные, к примеру, Владимиру Новикову, легко меняют жанры, нигде не доходя до вершин. Поняв высшую значимость литературной критики, особенно в России, где она всегда сопряжена с общественной жизнью, с ролью мыслителя, отказаться от такой роли уже невозможно. И пусть сотни раз задаются вопросом: зачем нужна литературная критика. Кстати, каков ваш ответ на этот затасканный вопрос?

Может, и на самом деле, это неудачники в литературе с горя идут в литературную критику?

И.З. Литературная критика — родная сестра литературы. В России никогда не было литературоведения. Не было традиции литературной науки. Литературными критиками были Белинский, Писарев, Добролюбов, Иннокентий Анненский. Впрочем, от Пушкина до Блока никто из великих не брезговал этим жанром. Литературная критика была родной сестрой литературы и существовала с ней на равных. Конечно, литературная критика зависит от литературы, как, впрочем, литература зависела от неё.

В.Б. Более того, в период литературной пустоты критика и является тем мостиком от одного взлета литературы к другому, ибо ей всегда есть на что опереться, на великое прошлое, вновь осмысливая и оспаривая литературные константы прошлых эпох… Тем самым критика не даёт опускать планку высоты самой литературе, которая готова признать уже своими вершинами, скажем, Радзинского и Донцову. Лишь критика не позволяет им чувствовать себя новыми классиками, какие бы президенты ни восхваляли их творения.

И.З. Критика — это литература концентрирующейся мысли. Имеющая свой взгляд не только на конкретные сочинения писателя, но через них и на саму жизнь. Мне больно сегодня видеть, что критика стала прикладной, заказной, угодливо служащей денежным мешкам, в том числе и в литературе.

В.Б. Да, часть нынешних молодых критиков ушла в коммерсанты, в коммивояжеры скоропортящейся литературной продукции. И чтобы эта скоропортящаяся продукция не сгнила, её срочно надо раскрутить, внедрить в массовое сознание, ведь все склады переполнены тоннами книжной продукции, за хранение надо платить. Издателям выгоднее нанять за хорошие деньги толковых книжных риэлтеров. Почти исчезла полемическая размышляющая концептуальная критика, равно как в патриотических, так и в демократических журналах. Исчезла иерархия литературного таланта, когда прекрасно знали цену и Платонову, и Домбровскому, и Распутину. И тому же Сартакову, заодно с Чаковским. Когда не могли популярного и способного беллетриста Анатолия Рыбакова объявлять литературным гением. А сейчас книги рекламируют как памперсы или пиво "Три богатыря".

И.З. Да, такую литературу можно подавать только к пиву. Это уже какая-то заказная критика, которую я не могу считать критикой. Критик должен быть независим. И от писателя, о котором пишет, и от издателя. Деньги нужны всем, зарабатывать нужно, но не таким способом. Мне не раз мне приходилось сталкиваться с такого рода просьбами. Кстати, я хочу добром помянуть Георгия Мокеевича Маркова, который помог мне выпустить книгу о Гоголе, если бы не он, книга не вышла бы. Он был большой начальник, в ранге союзного министра. Вскоре после его поддержки книги о Гоголе мне позвонили из издательства "Советская Россия" и предложили написать книгу о Маркове, я сказал, что я не буду этого делать. Надо вновь отдать должное Маркову: наши отношения остались прежними. Такие предложения я получаю и сейчас, но я стал бы презирать себя, если бы откликнулся на них. В молодости, Володя, я даже не стремился к знакомству с писателем, о которых писал. Это всегда мешает. Если ты дружен с ним, то ты уже чем-то обязан ему, что-то не можешь сказать до конца.

В.Б. Это прекрасная привилегия молодых и дерзких критиков. Когда я начинал писать о Киме, Маканине, Проханове, Личутине и других так называемых "сорокалетних", я никого из них не знал. Но поневоле обрастаешь за годы и десятилетия литературной жизни знакомствами и дружбами, и уже мало кого ты лично не знаешь из ведущих литераторов, и уже меньше остается полной свободы. Ты можешь и должен не фальшивить, но, увы, иногда о чем-то ущербном умалчиваешь, пишешь между прочим. Хочешь большей свободы, переходи на молодых, которые тебе неизвестны, или же уходи в историю литературы, где ты можешь вольно выражать свои взгляды и сомнения. Знакомства с жизнью писателей, с процессом их творчества, с одной стороны обогащает, дает дополнительные знания о возникновении того или иного образа, а с другой стороны и закрепощает. Вот вы пишете о своем добром знакомом Георгии Владимове, вспоминаете встречи с ним, но вольны ли вы тогда в своих честных размышлениях о его творчестве?

И.З. В целом это так. Хотя в случае с Владимовым было иначе. Приехал ко мне его издатель. Он очень любил Владимова и попросил написать предисловие к его четырехтомнику — решил издать четырехтомник. Я написал большую статью. Признав "Верного Руслана" как замечательную вещь, я остальное оглядел критическим оком. Георгий Владимов попросил не печатать это предисловие. И его написал Лев Аннинский. Зная Владимова, уважая его, я не мог заставить себя писать апологию.