Такова цена всех дарений.

Для узнавания —

Этого рассекания и этого горения,

Но только одним тем, кто

Израсходует себя вновь.

Дважды и дважды

(Снова дымящийся сувенир,

Кровоточащий фантом!) и еще раз вновь.

Пока блестящая логика не победит

Неслышимо, как зеркало,

Достоверно.

Тогда, капля за едкой каплей, идеальный крик

Свяжет некую постоянную гармонию —

Безжалостный прыжок для всех тех, кто шагает

Легендой юности в зенит.

ЧЕРНЫЙ БУБЕН

Соблазны чернокожего в подвале —

Знак приговора и угода злу.

Роятся комары в тени бутылки,

И таракан штурмует щель в полу.

Эзоп, устав от дум, освоил небо,

Зрил зайца с черепахою разлад;

В сени животных спит его могила,

И заклинанья в воздухе кипят.

Тот чернокожий одинок в подвале,

Его мечтанья королевски лгут

Меж дирижёрской палочкой и бубном,

И в Африке, где мухи вздымут труп.

Я знал, что она меня не видит. Да и кому нужно забираться в подобную глухомань? Кроме, конечно, меня. Но она-то этого не знала.

Забавно было смотреть, как она, подпрыгнув, пытается зависнуть в воздухе. Получалось, но ненадолго, не больше, чем на пять секунд. Но и это кое-что. Иногда она пыталась сделать несколько шагов, но получалось не более трех, да и то на высоте сантиметров максимум десять-пятнадцать. Но она старалась. Я представляю, что испытала она, впервые заметив, что на какие-то секунды может преодолеть земное притяжение. И как не верила сама себе. Сам когда-то через такое прошел. Жаль, что от большинства людей приходится это скрывать. Не поймут, а то и не простят — того, что ты можешь, а они нет. Если бы таких, как я, было большинство! Я верил, что не один такой. Искал, но мне не везло. И я затосковал. Летать одному интересно лишь первое время. Жаль, рано погиб мой учитель!

И уже почти перестав надеяться, вдруг увидел ее. Легкая, стремительная, она садилась в "пригородку". И я, поддавшись интуиции, последовал за ней. Сердце стучало: "Она! Она! Она!"

Сердце не ошиблось. Теперь я боялся выйти — нельзя испугать человека: испуганный никогда не сможет летать. Так говорил мне учитель, когда я был еще совсем маленьким.

Собравшись, я приподнялся над землей примерно на метр и пошел по направлению к ней. Девушка, увидев меня, вздрогнула, побледнела. Но я уже подошел к ней, улыбнулся и произнес:

— Учу летать!

И протянул руку. Она какое-то время недоверчиво смотрела на меня, потом улыбнулась в ответ. Ее ладонь доверчиво легла на мою.

ЧЕРЕПОВЕЦ Мне было девятнадцать лет. Мне было девятнадцать! Тот, кто жил по-настоящему, знает, что это такое. Мне так все было любопытно. Странно, удивительно и интересно. И все происходящее воспринималось, как приглашение к открытию тайны.

Поезд привез меня в Череповец. Он мог привезти меня еще куда-нибудь. Ну, куда хотите... Но он почему-то привез меня в Череповец. Это там, где Вологда-гда.

Я первый раз была в Череповце. Мне ужасно нравилось слово "была". Оно придавало моей жизни весомость прошлого.

Ах, какой день был в Череповце. Такого в Москве не дождешься. Очень жаль, что в Москве такого не дождешься. Правда, жаль. Такого снега и такого солнца нет.

Снег, замешанный на солнце, покрывал Череповец пышным безе с хрустящей корочкой, над которой искусно размещались шоколадно-добротные древние дома и хрупкие бисквитные храмы...

— Девушка, можно вас спросить?

Я обернулась. Зная, что увижу в глазах незнакомца. Увижу разочарование. Увы, с недавних пор мне стало ясно, что красотой мне пока не блистать. Ах, не блистать...

Но и этот солдатик, лопоухий, стриженый, был такой простой-простой и незаметный, словно занесенный куст при дороге. Занесенный, но не засыпанный, не спрятанный в сугробе.

И никакого разочарования в его глазах я не увидела. Наоборот, облегчение. Оттого, что я пока не красавица. А такая же — простая и незаметная. И мы оба знали, как пользоваться в жизни этой незаметностью, пусть у нас были и другие тайны. Но эта тайна нас объединяла.

— Как тебя зовут-то? — спросил он так, словно мы давным-давно познакомились, но долго не виделись, и он успел позабыть мое имя.

— Света, — сказала я. — А тебя — Петя?

— Нет, это папаню так звали. А меня...

— А я тебя буду звать Петрович, — почему-то поспешила перебить его я, хватаясь за мою почти угадку, как за счастливую находку, как за серебряный полтинник, вмороженный в лед под ногами.

— Тут, понимаешь, Светк, дело такое. Маманя ко мне приехала, — деловито пояснил Петрович. И был он весь основательный и рассудительный, как председатель крепкого колхоза. — И уж больно ей охота увидеть, что девчонка у меня знакомая есть. Городская, — почему-то вполголоса добавил он, оглянулся и покраснел. Всем лицом, ушами и шеей.

И я, конечно, же поняла, что никакой знакомой девчонки у него нет. Городской. И я тоже покраснела. И он тоже понял, что у меня нет знакомого парня.

— Пошли, — выпалила я и очень решительно взяла его под руку, ощущая всю негнущуюся колючую грубость его шинели.