Недавно вышло из печати уже второе, обширно комментированное, издание перевода книги немецкого философа Вальтера Шубарта "Европа и душа Востока"* — о предстоящей гибели западной цивилизации и о духовном лидерстве России. Шубарт был, пожалуй, единственным западным мыслителем, который разглядел в России нечто важное и спасительное для всего мира. Поэтому его книга имеет для русского человека особенное значение.

Сама история этой книги (по-немецки она впервые вышла в 1938 г. в Швейцарии) символична для ХХ века, когда любовь к православной России была преступным или нежелательным мировоззрением: в гитлеровской Германии русский переводчик книги был приговорен к смерти (его спасло лишь высокое вмешательство); сам Шубарт, женатый на русской эмигрантке, в 1933 г. эмигрировал от гитлеровцев в Ригу, где в 1941 г. был арестован советскими органами и погиб в казахстанском лагере; позже и в СССР, и на Западе книга его была замолчана…

Книга Шубарта свидетельствует, что вовсе не подражания Западу ожидали от русских лучшие его представители. Вот и Генрих Белль в 1970-е годы сожалел, что "вопреки надеждам Шубарта в России за спиной западного марксизма, вероятно, произошла нежелательная и возможно, непоправимая вестернизация".

Так ли это и насколько прав сам Шубарт в своих прогнозах — мы увидим уже в ближайшее десятилетие. Думается, однако, что в России, несмотря ни на что, сохранилось и многое из того, что восхищало Шубарта. Вот и нынешние беды разрушительных реформ происходят более всего оттого, что насаждаемая в России западная «постхристианская» демократия — в отличие от других стран — вызывает у большинства русского народа стихийное отторжение. Поскольку Россия замыслом Божиим предназначена для хранения другого идеала — Святой Руси.

В числе приложений в конце книги впервые публикуется обширная работа философа И.А.Ильина о Шубарте, а также историософская оценка книги ее издателем М.В.Назаровым. Ниже воспроизводим несколько отрывков из текста Шубарта, написанного в 1938 году.

Михаил НАЗАРОВ

* * *

"Европейский человек Нового времени по сути своей не христианский.

Как представителя "культуры середины", его тянет от мира горнего в мир земной. Как человек изначального страха, он противится христианскому доверию к Богу. Как человек предметный, он пренебрегает заботой о спасении души. Как человек «точечного» чувства, он не способен на любовь к ближнему. Как человек дела, он не знает истинной цены средоточию духа и в своем высокомерии отвергает учение о первородном грехе — христианскую мысль Ветхого Завета. Ему гораздо ближе подлинно еврейская расовая гордыня Ездры, учение о "священном семени"; первородному греху он противопоставляет первородное благородство, а метафизике чувства вины — метафизику высокомерия".

* * *

"Однако чем сильнее теряла европейская культура внутреннюю уверенность, тем более заискивающе обращала свой ищущий взор на другие культуры… Так, прометеевская культура Запада стихийно стремится к русской из ощущения своей ущербности. И славянский Восток идет навстречу этому стремлению, но совсем по другим мотивам: его толкает на это не щемящее чувство собственной недостаточности, а пьянящее чувство избытка… Европа в лучшем случае жаждала в России экономических выгод, концессий. Россия же — не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счет — она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край — на Запад. Поскольку она хочет целостности, она хочет и его. Она не ищет в нем дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански. Ее конечная цель и блаженное упование — добиться всеединства путем полной самоотдачи".

* * *

"Русское чувство братства не следует путать с понятием стадности. Русский — это не человек толпы, он высоко ценит свободу человеческой личности. Но его понятие о личности не совпадает с европейским, скроенным по образцам Рима и Ренессанса. Идеалом личности на Западе является сверхчеловек, на Востоке — всечеловек. Сверхчеловек стремится к возвышению из жажды к власти, всечеловек стремится к расширению из чувства любви. Сверхчеловек соответствует направлению вверх его прометеевской культуры, всечеловек — широте своей души. Один все больше обосабливается от своих сограждан, другой вбирает в себя все большую часть окружающего мира. Сверхчеловеческое ведет к скепсису и одиночеству, всечеловеческое — к таинству и сообществу. Сверхчеловек — совершенное воплощение безбожности, всечеловек — зеркало совершенного Бога. В опьянении возрастающего самодовольства пребывает сверхчеловек, в радости самоотдачи и возрождения пребывает всечеловек, проникаясь смыслом и глубиной жизни".

* * *

"Чувство братства открывает перед русским, с одной стороны, путь к вершинам человечества, а с другой — ставит его на грань опасности. То, что на высокой степени граничит с нравственным совершенством, на более низкой — опускается ниже среднего уровня. В первом случае сознание личной ответственности предельно обострено, во втором — притуплено. В первом случае — каждый отвечает за всех и за все; во втором — никто ни за кого и ни за что. В первом случае создается царство всеобщего соучастия в вине. во втором — всеобщей безответственности… В результате получается, что в нравственной области русские вершины духа намного превышают европейские высоты, в то время как средний русский в некоторых отношениях не всегда может удержаться на уровне среднего европейца".

* * *

"Русское чувство братства не имеет ничего общего с коллективизмом и зовом толпы. Положение дел в России двух последних десятилетий, казалось бы, опровергает это утверждение. Не соответствует ли марксизм русской сути? А если нет, то как могло случиться, что он был осуществлен именно в России?

Ранние предпосылки к общественной собственности были заложены в патриархальном укладе землепользования, в общине, в миру. Уже И.Аксаков и Герцен видели в этом форму хозяйствования всечеловека. Она свидетельствует о том, что у русских понятие частной собственности выражено менее отчетливо, чем у римлян и европейцев, и что между моим и твоим у русских нет столь строгой границы. К этому надо добавить, что русский как человек конечной культуры вообще мало привержен к хозяйственным ценностям, поэтому он с большей легкостью и готовностью передает их в общественную собственность, наподобие того монашества, которое имеет только общее имущество всей братии. Поэтому русский человек был внутренне более, чем кто-либо, подготовлен к восприятию большевистского лозунга "бедности — почет, богатству — позор"; что-то вздохнуло в нем освобожденно, когда пал общественный строй, в котором социальное положение человека определялось его материальным имуществом. Как человек души он оказал социализации вещного мира меньшее сопротивление, чем предметный западный человек. Но по этой же причине русский сопротивляется и коллективизации души, а как раз в этом и заключается цель русского социализма — идея абсолютно не русская".