Но сказал я только одно:

– Вселяющая ужас информация сама по себе уже превратилась в индустрию. Разные фирмы конкурируют друг с другом, пытаясь выяснить, как сильнее нас напугать.

– У меня есть для вас новость, – сказал Генрих. – Когда мозг белой крысы подвергается воздействию высокочастотного излучения, он выделяет ионы кальция. Кто-нибудь из сидящих за столом знает, что это значит?

– Это что, теперь в школе проходят? – спросила Бабетта. – Разве там больше не преподают основы гражданского права, не объясняют, как законопроект становится законом? Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Я до сих пор теоремы помню. Сражение при Банкер-Хилл на самом деле состоялось на холме Бридс. И вот еще: Латвия, Эстония и Литва.

– А какой корабль затопили – «Монитор» или «Мерримак»? – спросил я.

– Не знаю, но с Тайлером Типпекану выбрал судьбу одну.

– А это еще кто? – спросила Стеффи.

– Индеец, который баллотировался на пост президента. А вот еще: кто изобрел жатвенную машину и как она изменила специфику американского земледелия?

– Я пытаюсь вспомнить три вида горных пород, – сказал я. – Вулканическая, осадочная и еще какая-то.

– А логарифмы? А причины недовольства состоянием экономики, приведшего в конце концов к Большому краху? И еще: кто одержал верх в дебатах Линкольна и Дугласа? Внимание, тут все не так очевидно.

– Антрацитный и битумный, – сказал я. – Равнобедренный и неравносторонний.

Пока я вспоминал эти таинственные слова, на меня нахлынули смутные образы школьных лет.

– А вот еще: англы, саксы и юты.

Проблему дежа-вю в округе еще не решили. Зато организовали телефонную службу бесплатных советов. Консультанты круглосуточно беседовали с людьми, которых беспокоили рецидивы. Вероятно, дежа-вю и другие судороги души и тела были долговременными последствиями воздушнотоксического явления. Однако через некоторое время появилась возможность расценивать подобные расстройства как симптомы нашей глубоко запрятанной отчужденности. Поблизости нет большого города, источника более жестоких мучений, из-за которых мы увидели бы свою дилемму в истинном свете и утешились. Нет такого города, который можно винить за то, что мы чувствуем себя жертвами. Который можно ненавидеть, которого можно бояться. Задыхающегося мегаполиса, способного поглотить нашу скорбь, отвлечь нас от неослабного ощущения времени – времени как фактора именно нашей гибели, нарушения структуры наших хромосом, истерического размножения ткани.

– Баб, – прошептал я той ночью в постели, устроившись между грудей жены.

Для жителей маленького городка мы – люди на редкость непритязательные, и все же из-за отсутствия мегаполиса, эдакой путеводной звезды, в минуты уединения нам становится немного тоскливо.

А на другой день, вечером, я нашел дилар. Легкий пластмассовый пузырек янтарного цвета. Липкой лентой он был прикреплен снизу к кожуху батареи отопления в ванной. Нашел я его, когда батарея вдруг застучала, и я, стараясь позабыть о чувстве беспомощности, снял крышку, чтобы заняться тщательным, методичным изучением вентиля.

Я тотчас пошел за Денизой. Она лежала в постели и смотрела телевизор. Я рассказал ей о находке, и мы прокрались в ванную и рассмотрели пузырек. Сквозь прозрачную липкую ленту виднелась надпись «Дилар». Лекарство было запрятано так, что мы изумились и не стали ни к чему прикасаться. Не на шутку обеспокоившись, мы вглядывались в маленькие таблетки. Потом, как заговорщики, переглянулись.

Мы молча накрыли батарею крышкой, оставив пузырек на месте, и вернулись в Денизину комнату. В ногах кровати раздался голос: «А между тем, вот быстрый и аппетитный лимонный гарнир к любому блюду из морепродуктов».

Дениза села на кровать, не глядя ни на меня, ни на экран телевизора, ни на плакаты и детские реликвии. Прищурилась – вид угрюмый, задумчивый.

– Баб мы ничего не говорим.

– Хорошо, – сказал я.

– Она просто соврет, что не помнит, зачем сунула туда пузырек.

– Что такое дилар? Вот что я хочу знать. Поблизости есть всего три или четыре заведения, где она могла бы получить лекарство по рецепту. Аптекарь, наверное, скажет, от чего это средство. Завтра с утра поеду.

– Это я уже сделала, – сказала Дениза.

– Когда?

– Еще до Рождества. Зашла в три аптеки и поговорила с индийцами, которые стоят за прилавком.

– Я думал, они пакистанцы.

– Какая разница?

– И что они рассказали тебе о диларе?

– Что в первый раз о нем слышат.

– А ты попросила их поискать в справочнике? У них должны быть списки новейших препаратов. Аналоги, уточнения.

– Они искали. Ни в одном списке нет.

– Не внесен, значит, – сказал я.

– Надо позвонить ее доктору.

– Сейчас позвоню. Домой.

– Застань его врасплох, – сказала она с некоторым злорадством в голосе.

– Если он дома, его уже не прикроют ни секретари-телефонистки, ни регистратор, ни медсестра, ни молодой добродушный врач, который принимает в соседнем кабинете и чья единственная обязанность – принимать тех, кто не попал на прием к светилу. Если тебя отфутболивают от старого врача к молодому, значит, и ты, и твоя болезнь второсортны.

– Позвони ему домой, – сказала Дениза. – Разбуди его. Выуди у него все, что нам нужно знать.

Единственный телефон был на кухне. Я легким шагом одолел коридор, заглянув по дороге в спальню, дабы убедиться, что Бабетта по-прежнему гладит там блузки и слушает программу, где отвечают на звонки радиослушателей – к этому развлечению она в последнее время пристрастилась. Спустившись на кухню, я нашел в записной книжке фамилию врача и набрал его домашний номер.

Фамилия врача была Хукстраттен. Вроде бы немецкая. Однажды я с ним встречался – сутулый мужчина с оплывшим бульдожьим лицом и низким голосом. Дениза велела выудить у него сведения, но без откровенности с моей стороны хитрость бы не удалась. Назовись я кем-нибудь другим, кого интересует дилар, он либо бросил бы трубку, либо пригласил бы меня в кабинет.

Трубку он взял после четвертого или пятого гудка. Я представился и сказал, что беспокоюсь о Бабетте. Беспокоюсь настолько, что звоню ему домой – поступок, конечно, необдуманный, но надеюсь, доктор сумеет меня понять. По моему твердому убеждению, проблему вызвало именно прописанное им лекарство.

– Что за проблема?

– Провалы памяти.

– Непременно надо было звонить врачу домой, чтобы поговорить о провалах памяти! А что если каждый с провалами памяти начнет звонить врачу домой? Это же будет просто стихийное бедствие!

Я сказал, что провалы часто повторяются.

– Часто… Знаю я вашу жену. Та самая жена, что пришла ко мне как-то вечером с плачущим ребенком. «Мой сынишка плачет!» Непременно надо было явиться к доктору медицины, частному юридическому лицу, и попросить вылечить ребенка от плача! И вот теперь я беру трубку, и оказывается, что звонит муж. Непременно надо было позвонить врачу домой после десяти часов вечера! Непременно надо было сказать ему: «Провалы памяти». Может, еще скажете, что у нее газы? Позвоните мне домой насчет газов?

– Они частые и длительные, доктор. Наверняка дело в лекарстве.

– Что за лекарство?

– Дилар.

– В первый раз слышу.

– Маленькие белые таблетки. В желтом пузырьке.

– Непременно надо было уточнить, что таблетки – маленькие и белые, и потребовать, чтобы врач как-то отреагировал – дома, после десяти вечера! Может, еще скажете, что они круглые? В нашем случае это имеет решающее значение.

– Это лекарство не внесено в списки.

– Я его никогда не видел. И уж, конечно, никогда не прописывал вашей жене. Насколько я способен разбираться в подобных вещах, она совершенно здорова, хотя мне так же свойственно ошибаться, как и любому смертному.

Это прозвучало как отговорка от преступной халатности. Возможно, врач зачитал его по бумажке, словно агент сыскной полиции, который оглашает подозреваемому конституционные права. Я поблагодарил, повесил трубку, позвонил своему врачу. Тот взял трубку после седьмого гудка и сказал, что, по его мнению, Дилар – остров в Персидском заливе, одно из базовых нефтехранилищ, имеющих решающее значение для выживания Запада. В трубке слышался женский голос, читающий сводку погоды.