Всю ночь в сны врывалась метель, а наутро воздух сделался прозрачным и неподвижным. В январе дни окрасились в стойкий голубоватый цвет, дневной свет стал резким и ясным. Скрип ботинок на утрамбованном снегу, ровные следы инверсии самолетов, испещрившие высокое небо. Все дело было в погоде, но поначалу я этого не знал.

Я свернул на нашу улицу и прошел мимо людей, которые, выдыхая пар, склонялись над лопатами на своих подъездных дорожках. По ветке плавно двигалась белка, и переход этот был столь длительным, что казалось, будто он совершается согласно особому закону физики, отличающемуся от тех, на которые мы учились полагаться. Пройдя половину улицы, я увидел Генриха: он присел на небольшом карнизе у нашего чердачного окошка. На нем были камуфляжная куртка и кепка, комплект, полный сложного смысла для четырнадцатилетнего подростка, всячески старающегося повзрослеть и в то же время остаться незамеченным, – всем нам известны его секреты. Он смотрел в бинокль на восток.

Обойдя дом, я с черного хода вошел на кухню. В прихожей приятно вибрировали стиральная машина и сушилка. По голосу Бабетты я понял, что она говорит по телефону со своим отцом. Раздражение, смешанное с опасением и сознанием вины. Я встал у нее за спиной и прижал холодные руки к ее щекам. Мне нравились подобные невинные шалости. Она положила трубку.

– Почему он на крыше?

– Генрих? Что-то случилось на сортировочной станции, – сказала Бабетта. – По радио передавали.

– Может, сказать ему, чтоб слезал?

– Зачем?

– Еще чего доброго упадет.

– Не говори ему этого.

– Почему?

– Он считает, что ты его недооцениваешь.

– Он на карнизе, – сказал я. – Должен же я что-то сделать.

– Чем больше ты будешь суетиться, тем ближе к краю он подойдет.

– Я знаю, и все же придется заставить его слезть.

– Уговори его вернуться в дом, – сказала она. – Будь чутким и заботливым. Поболтай с ним о нем. Не делай резких движений.

Когда я поднялся на чердак, Генрих уже влез обратно и стоял у открытого окошка, по-прежнему глядя в бинокль. Повсюду валялись старые вещи, они вызывали гнетущее чувство и бередили душу, создавая свой особый климат среди открытых подкосов и балок, среди изоляционных прокладок из стекловаты.

– Что случилось?

– По радио сказали, что сошла с рельсов цистерна. Но судя по тому, что мне удалось увидеть, вряд ли она сошла с рельсов. По-моему, произошло столкновение, и в ней образовалась дыра. Там полно дыма, и мне это зрелище не нравится.

– Что за зрелище?

Генрих протянул мне бинокль и отошел в сторону. Не вылезая на карниз, я не мог разглядеть ни сортировочную станцию, ни цистерну или цистерны, о которых шла речь. Зато был ясно виден дым – плотная черная масса, застывшая в воздухе за рекой, более или менее бесформенная.

– Ты видел пожарные машины?

– На станции их полно, – сказал он. – Но слишком близко, похоже, не подъезжают. Наверно, там ядовитое или взрывчатое вещество, а может, то и другое.

– До нас дым не доберется.

– Откуда ты знаешь?

– Не доберется, и все. А тебе вообще не следует стоять на скользких карнизах. Баб волнуется.

– По-твоему, если ты скажешь мне, что она волнуется, я почувствую себя виноватым и больше так не буду. А если скажешь, что волнуешься ты, буду так поступать постоянно.

– Закрой окно, – велел я ему.

Мы спустились на кухню. Стеффи рылась в яркой разноцветной корреспонденции – искала купоны на участие в лотереях и конкурсах. Последний день школьных каникул. До начала занятий на Холме оставалась неделя. Генриха я отправил во двор сгребать снег с дорожки. Я смотрел, как он стоит там не шевелясь, слегка повернув голову, всем видом своим выражая недовольство отсутствием информации. Лишь через некоторое время до меня дошло, что он вслушивается в вой сирен за рекой.

Час спустя он вернулся на чердак – на сей раз с приемником и картой дорог; Я поднялся по узкой лестнице, взял у него бинокль и взглянул еще раз. Масса дыма оставалась на месте, она слегка увеличилась, достигнув в общем-то угрожающих размеров, и, возможно, стала еще немного чернее.

– По радио это называют перистым облачком дыма, – сказал Генрих. – Но это никакое не облачко.

– Что же это?

– Нечто вроде растущей бесформенной массы. Страшное черное живое существо из дыма. Почему они называют это облачком?

– Эфирное время дорого стоит. Им некогда пускаться в пространные витиеватые описания. А они сказали, что за вещество?

– Называется «дериват ниодина» или ниодин «Д». О нем говорилось в фильме про токсичные отходы, который мы смотрели в школе. Там еще показывали снятых на видео крыс.

– Что он вызывает?

– В фильме толком не сказано, какой вред он причиняет людям. В основном показывали крыс, у которых быстро образовались опасные опухоли.

– Это было в фильме. А что говорят по радио?

– Сначала говорили о кожном раздражении и потных ладонях. А теперь говорят о тошноте, рвоте, одышке.

– Речь сейчас идет о том, что тошнит людей. Не крыс.

– Не крыс.

Я отдал ему бинокль.

– Ну, до нас-то дым не доберется.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и все. Сегодня совершенно безветренная погода. А если в это время года и поднимается ветер, он дует в ту сторону, а не в эту.

– А если в эту подует?

– Не подует.

– Раз на раз не приходится.

– Да не будет этого. С какой стати?

Секунду помедлив, он ровно произнес:

– Только что частично перекрыли автотрассу между штатов.

– Все правильно – это, наверно, необходимо.

– Почему?

– Необходимо и все. Разумная мера предосторожности. Один из способов облегчить проезд служебных машин и прочего транспорта. Есть множество соображений, которые никак не связаны ни с ветром, ни с его направлением.

Над верхней ступенькой появилась голова Бабетты. Она сказала, что, по словам соседки, утечка составляет тридцать пять тысяч галлонов. Людей в тот район не пускают. Над местом аварии повисло перистое облачко дыма. Кромe того, она сказала, что девочки жалуются на потные ладони.

– Уже внесли поправку, – сообщил ей Генрих. – Скажи им, что их должно выворачивать наизнанку.

Над домом к месту катастрофы пролетел вертолет. Голос по радио произнес: «В течение крайне ограниченного времени прилагается бесплатный жесткий диск на один мегабайт».

Голова Бабетты скрылась из виду. Я посмотрел, как Генрих липкой лентой цепляет на два подкоса карту дорог. Потом спустился на кухню оплатить кое-какие счета, сознавая, что где-то справа и за спиной кружатся крошечные разноцветные пятнышки.

– Из чердачного окошка видно перистое облачко? – спросила Стеффи.

– Это не облачко.

– А нам придется покинуть дома?

– Конечно, нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и все.

– Помнишь, мы не смогли пойти в школу?

– Тогда это произошло в помещении. А сейчас на улице.

Мы услышали, как взвыли полицейские сирены. Я посмотрел на Стеффи – она шевелила губами, неслышно подражая этому вою. Увидев, что я смотрю, она улыбнулась так рассеянно, словно ее мягко вывели из приятного забытья.

Вытирая руки о джинсы, вошла Дениза.

– Пролитое вещество засыпают чем-то из пневматических снегоочистителей, – сказала она.

– Чем именно?

– Не знаю, но после этого вещество должно стать безвредным, а вот что они делают с облачком, так и не ясно.

– Следят, чтобы оно не увеличивалось, – сказал я. – Когда мы будем есть?

– Я не уверена, но, по-моему, если облачко хоть немного увеличится, оно доберется досюда даже без ветра.

– Не доберется, – сказал я.

– Откуда ты знаешь?

– Не доберется и все.

Она посмотрела на свои ладони и пошла наверх. Зазвонил телефон. На кухню вошла Бабетта и взяла трубку. Слушая, она смотрела на меня. Я выписал два чека, время от времени поднимая голову и проверяя, не отвела ли она взгляд. Казалось, она изучает мое лицо в поисках скрытого смысла услышанных слов. Я поджал губы, зная, что такую гримасу она не любит.