Литмир - Электронная Библиотека

Док посмотрел на меня печальными глазами:

— Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на неё подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы чёрствой ни была душа, шрамы на сердце всё равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.

— Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?

Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.

— Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что, — Доктор протёр красные глаза кулаком. — Ещё провиант. Не спорю, наука хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки

Е2-Е4. Но всё равно, еда по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.

— Вы верующий человек? — спросил я.

Доктор кивнул:

— А что не похоже?

Я пожал плечами.

Док засмеялся:

— Я верующий, причём давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает из врачей циников, но, даже внутри самого отъявленного скептика живёт вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.

— Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.

— Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая — поле битвы нескольких сил. Пока побеждает тёмная, но рано или поздно добро возьмёт верх. Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я с вашего позволения чуток вздремну. Операция была не из лёгких. Устал как собака.

Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.

— Простите, что помешал. Я ухожу.

Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным или на

Дока он влиял намного сильнее.

Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой в сущности гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил точно также. Пусть покоится с миром.

Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до неё есть дело.

Ещё один голодный рот и обуза. В семью её не возьмут. Люди давно уже стали практичными и чёрствыми. По себе сужу.

Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитёнка не смогу.

Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Её, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе, пожилой тётке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.

Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас всё, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.

Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстранённости, иначе просто бы не смог дальше жить. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишённых родительского тепла и ласки было выше моих сил. Я нервно сглотнул.

Дочке Игоря — Наташе — было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принёс с поверхности.

— Дядя Саша, — девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.

Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.

— Ты чего такой грустный?

— Разве?

— Я вижу. Ты обычно весёлый, смешишь меня. А сегодня грустный.

— Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.

Девочка подняла голову. Я погладил её макушку. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова.

Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила моё сердце тисками.

— Вы всё, уже вернулись? — заглядывая мне в глаза, спросила малышка.

— Да, совсем недавно.

— А мой папа… он где?

Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у неё больше нет.

— Он… он, — запинаясь, заговорил я, но девочка вдруг прервала мои мучения:

— Он вместе с мамой, наверху, — с гранитной уверенностью сказала она.

— Где? — не сразу сообразил я.

— Он, наверное, ушёл к маме на небо. Папа всегда любил маму, а она его.

— Всё верно, солнышко, — грустно произнёс я. — Они ушли на небо. А ещё твои папа и мама очень любили тебя.

— Я знаю, — кивнула девочка. — Придет время, и мы встретимся. Я пойду ещё немного поиграю… Можно, дядя Саша?

— Можно, конечно, — на автопилоте произнёс я.

Воспитательница отвела малышку на палас, вернулась ко мне.

— Наташа очень умная девочка. Всё понимает. Иногда мне кажется, что дети мудрей нас, взрослых. Они бы никогда не допустили всего этого. Теперь вам стало легче?

— Немного, — вздохнул я.

— Признаюсь, что я живу до сих пор только из-за детей, иначе давно бы наложила на себя руки, — с тоской в глазах сказала женщина.

— Чем вы их кормите? — спросил я, чтобы сменить тему.

Воспитательница грустно вздохнула. Понятно, никто не думает о будущем, всех интересует только текущий момент.

Пожалуй, оно и верно. Иначе под землёй свихнёшься. Я сколько раз ловил себя на мысли, что как только начну размышлять о всякого рода перспективах, так потом хожу сам не свой, спасаюсь лишь самогонкой, а так и спиться вся недолга. Нет, нынешнее существование к философии располагает мало.

Воспитательница отвела меня на кухню, приоткрыла кастрюльки:

— Скоро будет обед. Сейчас покажу.

Жиденький суп, на второе пюре не пойми из чего.

Я снял с плеч вещмешок, развязал узел. Незадолго до визита к доктору заглянул на склад, получил причитающий паёк и сухпай в дорогу. Пересчитал банки с тушенкой, вынул ровно половину и отдал Кабанихе.

— Это вам, вернее детям. Здесь, конечно, немного. Если вернусь, что-нибудь придумаем. Вы уж позаботьтесь о ней, пожалуйста.

Женщина деловито сгребла банки в картонную коробку, сдержано кивнула:

— Не беспокойтесь. Всё, что от меня зависит, я сделаю. Идите, Саша. Я правильно сказала: вас ведь Сашей зовут?

— Да, — я сглотнул предательский комок.

— Спасибо, Саша. Ни о чём плохом не думайте.

— Я постараюсь.

На перроне я столкнулся с отцом Варфоломеем. Священник рясы не носил, на нём был чёрный морской бушлат, ватные брюки и каракулевая шапка-ушанка. Раньше он служил на флоте. По слухам — морпехом. Было в его биографии нечто, заставившее крепкого сильного мужчину отдалиться от мирских дел и принять сан.

— Здравствуй, Александр, — низким голосом прогудел отец Варфоломей.

— Здравствуйте, батюшка.

Священник видел, откуда я вышел, и сразу догадался обо всём. Он печально вздохнул и спросил:

— Как она?

— Пока нормально.

— Это хорошо. Я хотел немного побеседовать с ней, успокоить.

— Только не удивляйтесь, батюшка, но успокаивать девочку вам не придётся, утешать тоже. Она неплохо справляется с этим самостоятельно.

Отец Варфоломей кивнул:

— Дети невинны, их души открыты Господу. Они чисты помыслами, им легче понять и принять.

— Что принять? — неожиданно взвился я. — Смерть родителей, эту вечную тьму вокруг? За что они страдают, отче?

Ведь дети ни в чём не виноваты… Ладно, мы взрослые, но дети… Почему они расплачиваются за грехи отцов?

Священник посмотрел мне в глаза.

— Ты хочешь узнать истину, сын мой? Не хочу тебя расстраивать, но я и сам её не знаю. Возможно, тот, чьи помыслы всегда направлены на нас, решил, что мы должны пройти через тяжёлые испытания. Нам остаётся только вера, что всё это во благо.

11
{"b":"130893","o":1}