Добравшись до двери, Феликс заявил:

— Нет, я к вам не выйду. Я занят. Чего тебе надо?

— Феликс! — только и промолвил Ян. Больше он не сказал ничего, и все остальные тоже не промолвили ни слова. Лица у них были какие-то странные, но, по правде, никто из его приятелей не отличался красотой. Однако сейчас и выражение лиц было каким-то необычным, словно они хотели что-то сообщить ему, и сами толком не знали, не то это отличная шутка, не то катастрофа. На миг он встревожился. Но тут же один из младших прихлебателей, толпившихся позади, прыснул с каким-то странным присвистом, словно кипящий рыбный котел, и согнулся пополам, держась руками за живот. Слюна попала Феликсу на пуговицы, и он с отвращением стряхнул ее.

Ладно, выходит, ничего страшного не произошло, если они так веселятся. Теперь Феликс окончательно уверился, что приятели просто решили над ним пошутить.

— Если вам нечего сказать, я возвращаюсь в зал. Очень глупо с твоей стороны, Ян, приводить такой сброд в клуб, куда ходит твой отец. Всего вам доброго.

Он развернулся, намереваясь уйти, но в этот самый миг один из городских эшевенов, обошедший его приятелей стороной, задержался в дверях, и Феликсу пришлось обождать. Когда дверь открылась вновь, то, к ярости своей, он услышал, как Ян Адорне принялся кричать. Это было невыносимо. Побелев от злости, Феликс обернулся в последний раз и рявкнул приятелям:

— Убирайтесь! Прочь! Все прочь! Я не хочу вас видеть!

— Феликс! — привзвизгнул Ян Адорне. — Клаас-подмастерье женился на твоей матери!

Дверь закрылась, но Феликс этого даже не заметил.

— Что?

Другой мальчишка немедленно повторил то же самое, тщательно выговаривая слова, как школьный учитель.

— Твоя мать вышла замуж за Клааса?

— За Клааса-подмастерье, — подтвердил голосок сзади, И третий:

— У Яна в доме. Сегодня утром.

Так вот она, их шутка Феликс почувствовал, как лицо его наливается кровью. За спиной у его так называемых друзей возчик с широкой ухмылкой остановил лошадь; и двое торговцев, которые, споря о чем-то, проходили мимо, задержались и оглянулись. А позади него дверь клуба распахнулась вновь, но на сей раз так и осталась открытой, и головы всех сидящих внутри обернулись к ним.

Не помня себя от гнева, Феликс двинулся прочь, расталкивая своих мучителей. Лицо его пылало.

— Я вам покажу Клааса и мою мать! — прошипел он. — Я вас научу, как приходить в мой клуб и насмехаться надо мной в присутствии моих друзей. Когда я с вами покончу, вы пожалеете о том, что родились на свет. А моя мать пойдет к твоему отцу Ян Адорне!

Перед таким натиском они поспешно расступились, и теперь стояли на другой стороне узкой улочки, не сводя с него глаз. За спиной у Феликса кто-то из городских богачей поднялся по ступеням клуба вместе со своим спутником и, посмеиваясь, вошел внутрь, но оставил дверь открытой. Спутник же его задержался, придерживая дверь, и вскоре к нему присоединились еще двое.

— Сходи сам и поговори с отцом Яна, — предложил Лоренцо Строцци. — Он скажет тебе. Это правда.

Им и прежде случалось подшучивать друг над другом. Ссориться и мириться из-за пустяков давно вошло в привычку, точно так же, как злиться и испытывать страх. Но все это было только в кругу равных, среди друзей, а не у входа в Портерслоджи. Сейчас же происходящее было столь чудовищно, что сама мысль о том, как он справится с этим, буквально парализовала Феликса, который никогда не отличался особой изобретательностью. При последних словах Лоренцо в желудке его, точно он съел что-то особенно отвратительное, вспыхнула острая боль, подобная молнии в летнюю грозу. Рассудок не ощущал ничего, кроме ярости. Он набросился на приятелей с кулаками, осыпая их бранью.

На сей раз они не бросились прочь, но и не пытались что-то доказать. Они молча принимали его гнев. Едва лишь кто-то пытался открыть рот, как Феликс тут же обрушивался на него. Лоренцо, первым пришедший в себя, из самых лучших побуждений попытался перехватить Феликса за запястье. Тот ударил его по руке.

— Ну, ладно, — обиделся Лоренцо. — Если не желает верить, это его дело. — И ушел прочь.

Мальчики помладше подошли ближе. Джон Бонкль не скрывал своего смущения.

— Ладно, хватит. Так будет только хуже. Тебе не следовало говорить ему об этом здесь, Ян.

Ян Адорне обернулся к нему.

— А что еще я мог сделать? Он же не хотел выйти к нам. Но ведь он должен знать, верно? А не то придет домой и обнаружит…

— …в постели… — выкрикнул один из младших мальчишек, тот самый, что первым начал смеяться.

— …своего нового папочку! — завизжал другой. — Клааса!

Заливаясь хохотом, они ухватились друг за друга, не в силах устоять на ногах. У входа в клуб Белого Медведя мужчины начали переглядываться между собой, а шум, доносившийся изнутри, заметно притих. Ансельм Серсандерс заметил это первым и, на сей раз успешно, подхватил Феликса за локоть.

— Вы все, пошли вон отсюда. Джон, помоги мне. Ян, тебе тоже лучше пойти с нами.

Феликса из жара внезапно бросило в ледяной холод.

— Что… — заикаясь, начал он. — Это ведь неправда?

Он шел по улице, с одной стороны его поддерживал Ян Адорне, а с другой — двоюродный брат Яна Ансельм и Джон Бонкль. Дублет его был нараспашку. На рубахе — пятно, а чулки казались влажными изнутри. Завсегдатаи Портерслоджи по-прежнему негромко переговаривались у него за спиной. Он ощутил приступ тошноты.

— Мне нужно… Ведь это не правда?

Они находились в самом сердце делового квартала Брюгге, но все же приятели подыскали для него уголок, где Феликса стошнило под улюлюканье подвыпивших моряков. После чего друзья отвели его на берег канала, усадили у самой воды и смочили платок, чтобы протереть ему лицо.

— Это самая гнусная шутка, — Феликс весь дрожал. — Это было мерзко. Это было грязно, отвратительно, несправедливо… — Слезы катились у него по щекам. — Вы могли бы выдумать историю получше. — Он заметил, как они переглядываются между собой. Булыжник у него в желудке начал подниматься к самому горлу.

— Я иду в таверну. Не хочу вас больше видеть.

Они не тронулись с места, и он также не шевельнулся. Затем все же сделал попытку приподняться. И, закрыв лицо ладонями, зарыдал.

Джон Бонкль обнял его за плечи и, нахмурившись, обернулся к Яну Адорне.

— Рассказывай. Он должен узнать обо всем, что тебе известно.

Хеннинк, удивленно косясь на непривычно нарядное платье хозяйки, сообщил ей, что jonkheere Феликс отправился в Портерслоджи. Хеннинк и все прочие пока ничего не знали. Вернувшись из особняка Адорне, Николас с демуазель прошли сразу внутрь и пока оставались там. Работникам нельзя сообщать эту новость прежде хозяйского наследника. А хозяйский наследник, как резонно заметил Николас, лучше пусть узнает обо всем в доме, чем на улице.

Мать Феликса хранила молчание, думая о том, что слухи уже начали распространяться по городу. И хотя меньше всего ей хотелось, чтобы Феликс узнал обо всем на людях, но она полагала, что гордость не позволит ему устроить сцену в таком месте, как Общество Белого Медведя.

Так что, разумеется, он сразу пойдет домой.

Николас предлагал сообщить обо всем ее сыну заранее, и теперь она понимала, что это и впрямь было бы куда разумнее. Сейчас он не упрекал ее ни в чем.

Вероятно, он вообще никогда не станет делать ей замечаний. Не более, чем, к примеру, Хеннинк. У него не было такого права; хотя в деловых вопросах, порой, забываясь, он говорил с ней как равный.

Но пока можно было решить хотя бы один вопрос, и потому Марианна де Шаретти попросила мейстера Грегорио прислать к ней в спальню Тильду и Катерину. Она заранее отрепетировала все, что им скажет, и сейчас в упрощенном виде повторила те же доводы, что были представлены Адорне и прочим. Потому что Клаас такой умный, и они все его очень любят, она попросила, чтобы он помогал ей управлять компанией и остался с ними навсегда. Но мужчины и женщины, которые остаются навсегда вместе, должны пожениться. И теперь Клаас, которого им следует называть Николасом, стал ее мужем. Но, разумеется, он никогда не заменит девочкам отца. Они должны относиться к нему так же, как сама Марианна. Как к другу.