Феликс побагровел.

— Мы постараемся не допустить ничего подобного в будущем, — поспешно заявил стряпчий. — Мы не имели никакого злого умысла, и никто не упрекнет нас в этом впредь.

Крылся ли тут какой-то намек? Нет, едва ли. Мейстер Юлиус не был лишен здравого смысла и сейчас старался с достоинством выйти из положения. Феликс, как всякий мальчишка, видел в происходящем лишь несправедливость: в его глазах стояли слезы. Ну, так пора ему узнать побольше о несправедливости! Что же касается подмастерья, то он держался стоически; из таких получаются отличные работники и славные солдаты.

Адорне обратился к стряпчему:

— Вам уже должны были сообщить о штрафе и его условиях. По моему представлению, сумма, которую должна будет уплатить ваша хозяйка и вся гильдия, является достаточным наказанием. Более никакие меры приниматься не будут. Чтобы отметить это, я предлагаю вам вино в своем доме. Мейстер Юлиус, вот стулья для вас и вашего подопечного.

Подмастерья Клааса он оставил стоять.

Супруга Ансельма Адорне хорошо изучила его привычки. Она уже давно уловила взгляд мужа и сразу послала за лакеем. Теперь Маргрит с улыбкой поднялась с места. Адорне тоже встал и двинулся ей навстречу, однако она жестом попросила мальчика и поверенного остаться сидеть.

— Сударыня, — обратился к ней Ансельм Адорне, — здесь у нас тот юноша, который вчера оказал услугу дочери нашего друга и еще не был вознагражден за это. Попросите ее подойти. — При этом он внимательно наблюдал за своими гостями. Никто из них, насколько он мог судить, не заметил присутствия Кателины ван Борселен на другом конце залы. Двое обернулись, краснея. Один лишь подмастерье остался стоять неподвижно, в терпеливом ожидании.

Поведение других людей нередко забавляло Ансельма Адорне, однако он никогда не руководствовался пустым злорадством. Ему недостаточно было поставить на место дерзкого подмастерья. Хотелось также узнать получше норов этой девушки, приходившейся кузиной Вольферту ван Борселену, которая провела три года в камеристках у шотландской королевы.

Это не заняло много времени. Сегодня, вместо эннена, волосы Кателины были уложены в сеточку; вьющиеся локоны выпущены поверх ушей. Такая прическа подчеркивала красивую длинную шею, а платья она носила узкие и простые, по шотландской придворной моде. Подмастерье обернулся, и брови девушки слегка приподнялись.

— А, — проронила Кателина ван Борселен. — Это те люди, что везли ванну. Не помню, когда я в последний раз так смеялась. А вот и ныряльщик. Он выглядит по-другому, когда обсох.

— Да, миледи, — отозвался Клаас и улыбнулся с самым искренним добродушием. — Вы тоже, миледи. Полагаю, мейстер Адорне хотел, чтобы вы извинились передо мной.

Адорне заметил, как у жены дернулось и вытянулось лицо. Он был огорчен, что недооценил этого мальчишку.

— Клаас — тебя ведь так зовут?

У парня была открытая улыбка — как у ребенка, безумца, старика или монаха.

— Клаас ван дер Пул, minen heere.

Фамилия не была наследственной. Своей у него не имелось. Управляющий Ансельма, который мог разнюхать все на свете, многое разузнал об этом Клаасе. В десять лет малец появился в красильне Шаретти; до того он жил в Женеве, в торговом доме Тибо и Жаака де Флёри, и был незаконным сыном племянницы Жаака. Он никогда не навещал членов семейства де Флёри, которые, похоже, решили, что выполнили свой долг перед мальчиком, когда оплатили его ученичество в красильне. Знакомая история: сын или дочь семейства совершают ошибку, затем эта ошибка растет, как подзаборная трава, и наконец, объявляется во Фландрии…

Подобные мелкие сплетни не интересовали Адорне, но он знал все о Брюгге и о деловой жизни города. Рано или поздно Феликс де Шаретти станет частью этого сообщества, так что его долгом было проследить, чтобы, взрослея, он не допустил роковых ошибок и не попал в дурную компанию. Управляющий Ансельма утверждал, что подмастерье отличается добрым нравом и слегка простоват. Это легко проверить.

Ансельм продолжил:

— Тогда тебе следует понимать, Клаас ван дер Пул, что дамы никогда не извиняются перед подмастерьями.

— В самом деле, minen heere? — отозвался тот. — Если я оскорбил ее, то мне надлежит извиниться перед дамой.

— Так извинись. Ты оскорбил меня, — заявила Кателина ван Борселен.

— За то, что волосы миледи растрепались на ветру перед милордом Саймоном. Да, верно… Мне очень жаль, — произнес подмастерье.

Ансельм Адорне видел, как переменилась в лице его жена, державшаяся поодаль; не укрылся от него и напряженный взгляд девушки.

— И вы пригласили меня в свой дом, чтобы я терпела подобные оскорбления! — воскликнула Кателина ван Борселен. — В Шотландии никогда не допустили бы ничего подобного.

— Может быть, в Зеландии будет получше, миледи, — отозвался подмастерье. — Там не столь сильный ветер. Или, если госпоже будет угодно, я мог бы сделать основу из проволоки для ее головного убора, чтобы он прочнее держался на голове. Я делаю такие для матери Феликса.

— Клаас, — произнес стряпчий Юлиус, — с позволения мейстера Ансельма, я думаю, ты можешь удалиться.

С солнечной улыбкой тот повернулся к Адорне:

— Я могу идти? Но тогда позвольте мне сперва, minen heere, поговорить с вашими детьми. Мы знакомы.

Адорне знал об этом от жены. Он еще не закончил с этим юным наглецом, однако было бы забавно посмотреть, что будет дальше. Он кивнул.

Как оказалось, подмастерье направился отнюдь не к старшему сыну Яну и его кузине, но к самым младшим: Кателийне, Антону и Левийсе. Леди Кателина проводила его взглядом, полным высокомерного изумления, а затем любезно повернулась, чтобы продолжить беседу с хозяевами дома. С другого конца зала то и дело доносился детский смех: похоже, там занялись какой-то настольной игрой. Ансельм Адорне видел, как Клаас натягивает меж пальцев тонкую нить. Чуть позже он мог бы поклясться, что слышит голоса знакомых людей: Томмазо Портинари, шотландского епископа, мейстера Владилена, городского казначея, и главы гильдии зеленщиков, у которого была раздвоенная верхняя губа, да пошлет ему Господь утешение.

Затем все голоса смолкли, и он понял, что, словно по заказу, в зал вошел Николаи Джорджо де Аччайоли. Он был одет точно так же, как накануне, на пристани Дамме — в расшитое шелковое одеяние флорентийского покроя, с высокой шляпой на голове. Черная борода расчесана и подстрижена также на итальянский манер, однако смуглая кожа и близко посаженные темные глаза выдавали левантийское происхождение. Грек родом из Флоренции: тот самый гость с шотландского судна, которого накануне сшиб подмастерье Клаас. Тот самый, кому он сломал ногу.

Адорне заметил, как застыл на месте стряпчий. Феликс раскрыл рот и побледнел, а на другом конце зала Клаас поднялся с болезненной медлительностью. Затем он улыбнулся:

— А я все гадал, монсиньор, почему ничего не слыхать о ваших увечьях. Приношу свои извинения. Я не хотел повредить вам.

Он говорил по-итальянски с женевским акцентом, а ответ получил на флорентийском диалекте.

— Синяк на локте, — сухо отозвался бородатый мужчина.

— Ты был слишком занят другими делами. Надеюсь, оно того стоило.

Мальчишка на мгновение покраснел, но тут же на его щеках появились ямочки.

— Если только монсиньор согласится простить меня.

— О, да, я тебя прощаю, — отозвался Николаи Джорджо де Аччайоли. — Только не повторяй этого больше. У меня была всего одна замена. Все прочие остались в Будонице. Твои друзья, похоже, удивлены. Полагаю, тебе следует им объяснить.

Но стряпчий уже догадался. Он также владеет итальянским, вспомнил Адорне. А, возможно, и греческим: ведь он учился в Болонье.

— Так у вас… она деревянная, монсиньор? — Облегчение на лице стряпчего смешалось со смущением.

— У меня деревянная нога, — признал тот. — Поэтому без нее подняться с земли довольно сложно. Вообще, сидеть мне куда приятнее, чем стоять. Вы позволите? Я займу место рядом с леди Кателиной, чье общество скрасило наше последнее путешествие. — Он тотчас уселся. — А теперь познакомьте меня с этими юношами.