Придется ей написать обо всем вновь. А теперь еще прибавить последние сплетни касательно загадочного пожара у Шаретти и о том, как Николас сбежал три дня спустя, а теперь еще и исчез сам Феликс де Шаретти. Он не был убит на турнире (как верно заметил Николас, в этом все обвинили бы его), но просто в один прекрасный день уехал из Брюгге, и никто никогда его больше не видел. А за это, разумеется, обвинить Николаса было труднее.

И ведь это тот самый человек, которого они с Кателиной с таким трудом выудили из канала в карнавальную ночь. Не следовало бы Кателине тогда вести его домой. Все-таки она до сих пор не замужем. И если она не будет осторожна, то ее репутация окажется навсегда загубленной, и даже Гёйдольф де Грутхусе откажется от нее. Судя по письмам Кателины, двор в Бретани был ничуть не лучше всех прочих дворов, и герцог Франциск с французским королем делили одну и ту же любовницу, какую-то там Антуанетту. Кателина говорила о ней так, словно видит ее каждый день. Впрочем, должно быть, все лучше, чем прислуживать старой герцогине, сестре шотландского короля, которая была злобной, глуповатой и никак не желала вернуться домой, чтобы там опять выйти замуж, после того как умер ее первый супруг.

Кателина писала, что при дворе полно шотландцев, которые пытаются заполучить остатки приданого старой герцогини, которое так и не было выплачено. Кателина также говорила, что Джордан де Рибейрак как-то раз появлялся при дворе: у него было дело к французскому королю, который задолжал ему денег и во всем полагается на его советы. Кателина писала, что Джордан де Рибейрак часто ездит к побережью, поскольку ведет морскую торговлю. Кателина писала, что ведет себя так, будто они не знакомы, но он все же имел наглость поцеловать ей руку и болтать с ней перед герцогиней, словно никогда не оскорблял ее и не пытался убить Николаса. Кателина просила ее попросить Николаса написать ей.

Какая она дурочка, эта Кателина!

К концу первой недели июня в Брюгге прибыл гонец от управляющего банка Медичи в Женеве с бумагами от Анджело Тани. Он также привез письмо, которое вручил лично Марианне де Шаретти. Оно было от ее супруга Николаса. В письме тот заверял ее, что все в порядке, и Феликс находится вместе с ним. Также он добавлял, что, поскольку они везли с собой деньги, Феликс счел за лучшее поехать в Италию вместе с Николасом, а затем с ним же вернуться обратно. Этот опыт, было там сказано, может оказаться для Феликса полезным Затем следовала подробная информация и предложения по торговым вопросам. Завершали письмо положенные слова прощания. Очень мило. Прочитав сие послание, Марианна де Шаретти тотчас поняла, что Феликс вновь повел себя неразумно, и именно таким образом Николас решил эту проблему. За Феликса она не боялась. Ее терзали те же тревоги, что и Тильду. Феликс в ярости порой мог оказаться опасен.

Оказавшись без сознания на берегах Женевского озера, Феликс де Шаретти оставался не опасен для кого бы то ни было, в то время пока сочинялось и писалось это любезное письмо его матушке. Также не представлял он опасности ни для кого, кроме себя самого, и в последующие дни, когда пытался сползти с лошади, к которой был привязан, или заставить ее свернуть в сторону. Голова у него по-прежнему болела после удара, полученного в доме Жаака де Флёри. Каким образом Николас вытащил его из особняка, а затем и из Женевы, он по-прежнему не зиял. Драгоценная шкатулка с деньгами, разумеется, хранилась у Николаса Охранники также все были наняты им. Его собственные лакеи сопровождали отряд связанными, в точности, как и их хозяин. Однако путы их были менее жесткими, ибо у них не было, вероятно, ни малейшего желания спасаться бегством, а затем без денег добираться домой. С того самого момента, как он пришел в себя, переброшенный через круп чужого коня, они неслись на юг с такой скоростью, словно по пятам за ними гнался сам дьявол.

Разумеется, Жаак де Флёри послал своих людей, чтобы выручить его. Или, по крайней мере, обратился за помощью к наместникам герцога Савойского. Так что очень скоро их догонят и остановят.

Этого не случилось. Неизвестно, что придумал Николас, однако по пути их так и не нагнал отряд разгоряченных мщением всадников. Когда они, наконец, покинули берега озера и начали подъем в гору, к перевалу, Феликс осознал, наконец, что никто ему не поможет. Если он желал привезти эту шкатулку домой и обнаружить, куда подевались все прочие деньги Шаретти, украденные у него, ему придется действовать самому.

В этот вечер его новый враг почувствовал себя настолько в безопасности, что даже рискнул остановиться на ночь на постоялом дворе. Сидя со связанными руками и ногами на лошади, которую один из охранников вел под уздцы, Феликс проводил взглядом слугу, посланного вперед, чтобы договориться о ночлеге.

Он отказался дать слово, что не попытается бежать. Он отказался разговаривать с кем бы то ни было. На первой стоянке, помнится, он выплюнул вино, которым пытался напоить его Николас, а когда ему развязали руки, то попытался того задушить. Так что они не осмеливались вести его ночевать под крышу. Они останавливались и ели под открытым небом, подальше от дороги. Вплоть до сегодняшнего дня.

Феликс еще гадал, каким образом Николас надеется помешать ему поднять скандал в общественном месте, но все оказалось просто: его не только связали, но еще и заткнули рот, а затем, накинув плащ и натянув пониже капюшон, втащили внутрь под видом пьяного. Он ощутил запах пищи, угля и эля, услышал гомон голосов и топот сапог, стук табуретов, подносов и кружек. Под ногами он почувствовал ступеньки и попытался на них запнуться, но прежде чем успел сделать это, чьи-то крепкие руки подхватили его подмышки и потащили вверх. Он вспомнил, что точно так же когда-то поднимали и Клааса. Это было на борту фландрской галеры. Прямо перед тем, как его швырнули в море.

Чувствовал ли он себя так же, как Феликс сейчас? Постоянно? Чувствовал ли он ненависть и обиду по отношению к самому Феликсу и к Юлиусу, и к Жааку, и к его матери? Открылась дверь, и его внесли внутрь. Затем дверь захлопнулась, отсекая шум, доносившийся снизу, и ключ повернулся в замке. Феликс задергался и замотал головой, словно боевая лошадь, чтобы сбросить душащий его капюшон. Затылок опять отчаянно разболелся. Кто-то вновь ухватил его за руку. Отчаянно вырываясь, он оступился, и тут же кто-то с силой швырнул его вниз, на кровать. Чужая рука взялась за капюшон и отдернула его назад. Но тряпка, которой был завязан рот, осталась нетронута.

Николас смотрел на него сверху вниз.

— Слышишь, как здесь тихо? Дверь очень толстая. К тому же там, в коридоре, мои люди. Поэтому не трать силы на крики. Мне нужно поесть и выспаться, и тебе тоже. Но сперва я хочу поговорить.

Феликс с самого начала удивлялся этому: почему Николас попросту не убил и его, и обоих лакеев? Но, должно быть, все дело лишь в том, что он боялся погони. А теперь он оторвался от преследования и мог подстроить смерть Феликса и, возможно, затем обвинить в этом кого-то другого.

У Феликса не было ни малейшего желания говорить со своим убийцей. Он демонстративно закрыл глаза, откинулся на постель и задрал кверху подбородок. Все-таки торговцев отличает гордость и достоинство. Он надеялся, что вид у него достаточно скучающий. Однако сердце и легкие, которые не знали притворства, отказывались в этом посодействовать.

Николас сказал:

— Ну, если я хочу извиниться перед тобой, то ты мог бы хоть открыть глаза Что, голова по-прежнему болит?

Тишина. Стул скрипнул по полу. И голос Николаса послышался еще ближе. Голос был виноватый:

— Думаю, на твоем месте у меня не хватило бы смелости лежать так спокойно. Ты наверняка думаешь, что я собираюсь тебя разрезать на куски и отослать по частям матери. Я ударил тебя по голове, потому что мне нужно было вытащить тебя оттуда А нужно мне было тебя вытащить, потому что я не мог позволить, чтобы ты в одиночку отправился в Брюгге с деньгами, а с тобой мне ехать никак нельзя. А нельзя мне ехать с тобой, потому что я должен попасть в Милан. Должен попасть в Милан, потому что твоя мать и Ансельм Адорне, и еще множество людей участвуют в одном чрезвычайно секретном торговом предприятии, которое сделает тебя столь богатым, что даже пожар не будет иметь значения. Но только в том случае, если я попаду в Милан. И если другие люди не прознают об этом. Такие люди, как Жаак де Флёри.