Капеллан все с той же улыбочкой закивал и потопал прочь.
Раскрасневшийся Меттеней продолжал делиться сплетнями:
— Юный Феликс добился кое-чего получше, чем даже участие в турнире. Он получил личное приглашение на охоту от графа де Шароле. К несчастью, на это же самое воскресенье. Но что тут поделаешь? Осмелюсь предположить, что вы найдете немало достойных противников, с кем завтра скрестить копья. Но, впрочем, похоже, я мешаю вам пройти, а вы наверняка торопитесь.
Он и впрямь торопился, но все же потратил немного времени, чтобы, как ему и советовали, пройти мимо обширного ухоженного особняка Шаретти, скрытого за длинной стеной. Еще по пути он зашел в несколько мест, и лишь затем в задумчивости отправился к темноволосой царственной Мюриэлле.
Вечер прошел довольно сносно. Стол был накрыт отменный, и общество его вполне устраивало. Как и всегда, он оказался в центре внимания и продолжал ухаживать за юной красоткой, чьи драгоценности, несомненно, лишь поднимали его собственный статус в глазах обитателей Брюгге. Он принес Мюриэлле в подарок розу, и она позволила ему погладить свои пальцы при поцелуе. Однако чтобы не торопить события, он также постарался уделить внимание и той даме, которая за столом оказалась с ним рядом. Та с удовольствием откликнулась на легкие заигрывания.
Как он и надеялся, пиршество не затянулось надолго. Свою даму он сопроводил до самых дверей и там любезно с ней простился. У входа в дом она обернулась, сжимая в пальцах его розу. Разумеется, Саймон еще стоял на дороге. Он поклонился. Затем, отпустив лакеев, направился прочь по пустеющим улицам, низко надвинув капюшон плаща. Праздные мысли его крутились вокруг белой кожи и темных волос красотки Рид, и прочих ее прелестей, на которые она, несомненно, будет с ним щедра. К дому Беткине он подошел уже в состоянии радостного возбуждения и там дал ему выход в нескольких мгновениях величайшего наслаждения, однако не счел нужным повторять это удовольствие.
Он не мог оставаться здесь на всю ночь. Он и без того задержался дольше, чем планировал, и вышел, когда уже совсем стемнело. Давно стихли городские шумы и голоса уставших рабочих. Рыночная площадь оказалась ярко освещена, и по звукам приглушенных голосов можно было определить, где именно город расставил стражу, дабы охранять все приготовления к завтрашнему турниру. Были и иные шумы, хрюканье свиней, кошачий визг, детский негодующий плач за освещенным окном. Рулады храпа из-за приоткрытых ставен. Плеск воды в канале. Гулкий отголосок одиноких шагов, пересекающих мост. Из нескольких мест разом доносился приглушенный собачий лай.
Когда-то он потерял здесь отличного пса. И хорошенькую, пухленькую девицу.
Поднялся ветер, и с собой он принес странный шум, над происхождением которого, застыв в неподвижности посреди рыночной площади, задумался Саймон. Такое впечатление, что на окраине города кто-то заранее репетирует завтрашний турнир. Точно уменьшенная копия, — вопли, рев толпы, слабые, точно голос моря в дыхании раковины.
Новый порыв ветра, — и новая волна звуков. Он напряженно прислушался, словно пытаясь подкрепить слух всеми прочими чувствами. Колокольный звон, раздавшийся прямо над головой, на несколько мгновений оглушил его.
И вновь он раздался, этот громогласный удар, сотрясающий всю звонницу, и еще раз, и еще. Кто-то закричал, свет зажегся в окне, затем в другом. Хлопнула дверь. Колокол звонил и звонил, а заглушая его, голос, усиленный рупором, словно глас самого Всевышнего, выкрикивал что-то с верхушки колокольни. Колокол означал пожар, а человек с рупором указывал место: красильни и дом семьи Шаретти.
Разумеется, миновали те времена, когда все дома строились из дерева и соломы, и огонь мог уничтожить город за какой-то час. Теперь кирпичи и камень, черепица и сланец стали надежной преградой огню, однако лестницы и чердаки по-прежнему были деревянными, а также внутренние перекрытия и стенные панели.
Город очень серьезно относился к своим обязанностям. В каждом квартале хранился запас ведер и метел. По зову колокола люди знали, что им надлежит делать. Ибо богатство Брюгге основывалось на тканях; день и ночь город восседал на полотне и пряже, сложенных в его подвалах.
Хранилища ссудной лавки всегда полны тканей и одежды, принесенной туда в заклад. И, разумеется, в красильне найдутся не только тюки и нитки. Здесь будут и сами краски, бочонки желтого шафрана, мешки сушеного чернильного орешка для дорогостоящих черных красок и бразильское дерево для алых. Пучки трав на потолочных балках, поднос с измельченной вайдой и с проросшими зернами, бычьи пузыри с крушиной и зеленым растительным соком, и тутовыми ягодами. Бочонки с красочными лаками и смолой, ящики, полные золы, а также пустые деревянные ящики для отходов и обрезков. И повсюду на красильном дворе деревянные чаны, инструменты и ширильные рамы. И ворсовальные била. А также растянутые на веревках окрашенные ткани и пряжа, соединявшие дом с красильней и со складом в едином бесконечном лабиринте, подобном головоломке из нитей на пальцах руки.
Саймон Килмиррен развернулся и направился туда, откуда доносился шум, слышимый все более отчетливо, несмотря на резкие звуки, доносящиеся повсюду вокруг. Туда, где, судя по окрасившемуся небу, и впрямь разгорался большой пожар. Мимо него пробегали полуодетые люди, грохоча ведрами. Без лишней спешки он двинулся следом. Все, что должно было случиться, случилось задолго до его появления.
И, разумеется, это было правдой. Когда он оказался на месте, огонь как раз охватил дом, и теперь продвигался по двору красильни. Улица была заполнена сплошной колышущейся массой вопящих полуобнаженных людей.
Основное столпотворение начиналось у ворот и на самом дворе. Оттуда выводили лошадей, там мелькали ведра Потоки воды то и дело вспыхивали серебристыми дугами высоко в воздухе и растворялись в белом шипении.
По мере того, как огонь надвигался, люди начали отступать. Теперь огненные искры то и дело мелькали в воздухе, воспламеняя мешки и ящики, вытащенные во двор. Протолкавшись чуть поближе, Саймон обнаружил мужчину средних лет в ночном колпаке, который, выбиваясь из сил, вытаскивал на улицу мешок с краской, и его голый живот был весь перемазан алым.
— А что с людьми, которые были в доме? — поинтересовался Саймон у кого-то наугад.
Человек, к которому он обратился, собирался учетные книги, разбросанные повсюду на земле, словно их выбросили из окна.
— Нас разбудили собаки, — отозвался он. — По-моему, удалось вытащить всех. — На нем был черный дублет поверх ночной рубахи. Носатое лицо, все в саже, казалось очень усталым.
— Давайте я пригляжу за всем этим, — предложил ему Саймон. — А вы ступайте и посмотрите, нельзя ли спасти хоть что-нибудь.
После чего, дождавшись, чтобы тот отвернулся и отошел подальше, Саймон старательно зашвырнул учетные книги одну за другой прямо в огонь. Волна жара заставила людей отступить, и теперь, преисполненный удовлетворения, он просто стоял на улице со всеми остальными зеваками и смотрел, как горит особняк Шаретти, в то время как крики и суета переместились к соседним домам, которые торопливо обливали водой и освобождали от всего ценного.
Толпа вокруг распалась на небольшие группы, и люди в большинстве своем стояли, молча, если не считать приглушенных женских рыданий. Неподалеку Саймон заметил того человека, с которым недавно разговаривал, рядом с невысокой привлекательной женщиной с восхитительными волосами. Две девочки с милыми, но распухшими от слез личиками отчаянно цеплялись за нее. Они привлекали к себе внимание из-за пустого пространства, остававшегося вокруг, словно люди проявляли почтительность, не решаясь приблизиться. И тут же Саймон понял, кто перед ним.
Пожар сейчас достиг своего расцвета. Смешение редкостных и драгоценных субстанций окрасило пламя в ослепительные красно-желтые тона, пронизанные зелеными и лиловыми языками. То тут, то там, заглушая треск и рев пламени, очередной взрыв или свист возвещали появление серебристой ленты, облачка синевы или плюющегося искрами багрового копья. Вода, заливавшая двор, отражала все это великолепие.
