Лейли — игрушка в чьей-то злой игре

Была рабыней в собственном шатре.

Единственного друга лишена,

Неведеньем измучена, она,

Став пленницей судьбы, в ночи и днем

Грустила о возлюбленном своем.

Как дальше жить? Все нестерпимей ей

Тяжелый груз невидимых цепей.

Супруг в ночи бессонной до утра

Глаз не спускал с заветного шатра.

Страшился одного, что вдруг жена

Сбежит в кумирню, от любви пьяна.

Весь день он ей старался услужить,

Подарками и лаской ублажить.

Напрасно он старался, каждый раз —

В глазах Лейли презрительный отказ.

Однажды ночь темней других была,

И возле меда не вилась пчела.

В полночном мраке видеть не могли,

Как ускользнула из шатра Лейли.

И встала на скрещенье тех дорог,

Где соглядатай подстеречь не мог.

«Прохожий попадется здесь, бог даст,

И о любимом вести передаст».

Так и случилось… Странник вдруг возник —

Услужливый и ласковый старик.

На Хызра старец походил во всем, —

Он для заблудших был проводником.

Игрушка рока, пленница невзгод

Его спросила: «Мудрый звездочет,

Ты много знаешь, всюду побывал,

Неужто ты Меджнуна не видал?»

Ответил добрый старец: «О луна,

Юсуф в колодце, где вода темна.

И в сердце у него бушует шквал —

Ведь лунный свет затмился и пропал.

Знай, по кочевьям он бредет в пыли…

„Лейли, — взывает он, и вновь: — Лейли!“

Тоскливый вопль сопровождает шаг:

„Лейли, Лейли!“ — звучит во всех ушах.

Он одичал, как зверь бредет во мгле,

Не помышляя о добре и зле».

И от рыданий стан Лейли прямой

Согнулся долу, как тростник речной.

С ее очей, мерцавших, как нарцисс,

Агаты слез на щеки полились.

Воскликнула она: «Вини меня,

Из-за меня затмилось солнце дня!

Я, как Меджнун, с бедой обручена,

Но между нами разница одна:

Он бродит там в нагорной вышине,

А я в колодце на глубинном дне».

И бусы сорвала, а жемчуга

Насыпала в ладони старика.

«Возьми, — сказала, — и пускайся в путь,

Найди страдальца, вместе с ним побудь.

Прийти хоть ненадолго умоли,

Чтоб светоч свой увидела Лейли.

Укрой его в укромном уголке

От любопытных взоров вдалеке.

Где будет он, — мне скажешь шепотком,

Чтоб я взглянула на него тайком.

И с полувзгляда сразу я пойму,

Любима ль я, нужна ль еще ему.

Быть может, он прочтет мне о любви

Газели вдохновенные свои.

Чтобы стихи распутать помогли

Узлы судьбы измученной Лейли».

И старец, жемчуга забрав без слов,

Покинул ту, что чище жемчугов.

С собой одежду взял, чтоб хоть слегка

Одеть полунагого бедняка.

Пустыню, горы из конца в конец —

Все обыскал рачительный гонец.

Нигде Меджнуна не найдя следов,

Отчаяться уже он был готов.

И наконец в ущелье, среди скал,

Простертого недвижно отыскал.

Вкруг хищники свирепые рычат.

Его оберегают, словно клад.

Меджнун вскочил, он рад был старику,

Как сосунок грудному молоку.

Прикрикнул на зверей, и звери вмиг

Уняли свой недружелюбный рык.

Тогда старик, одолевая страх,

К Меджнуну, торопясь, направил шаг.

Почтительный сперва отдав поклон,

С учтивой речью обратился он:

«О ты, подвижник истинной любви,

Пока любовь жива, и ты живи!

Лейли, чья совершенна красота,

Хранит любовь и в верности тверда.

Она, не видя блеск твоих очей,

Не внемля звуку ласковых речей,

Поверь, мечтает только об одном:

Наедине с тобой побыть вдвоем.

И ты, увидя светозарный лик,

С себя разлуки цепи сбросив вмиг,

Прочтешь газели дивные свои,

И вновь начнется празднество любви.

Растут там пальмы, и, вздымаясь ввысь,

Резные листья, как шатер, сплелись.

Под ними травы стелятся ковром,

Родник вскипает звонким серебром.

В уединенной заросли лесной

Ты встретишься с Лейли, с твоей весной!»

С поклоном старец, как волшебный джинн,

С одеждой новой развязал хурджин.

Меджнун, руководимый стариком,

Смиренья обвязался кушаком.

И, торопясь, последовал за ним…

Так, истомленный жаждой пилигрим

Стремится, нетерпением объят,

К тем берегам, где плещется Евфрат.

А вслед за ним, следя издалека,

Шли звери, словно верные войска.

На этот раз, умилосердясь, рок

Ему достичь желанного помог.

Под пальмой лег он, звери отошли,

И в нетерпенье начал ждать Лейли.

А старец встал неслышно у шатра

И прошептал: «Лейли, ступай, пора!»

Она рванулась птицей из тенет,

Спеша к тому, кто, изнывая, ждет.

Вдруг сердце у нее зашлось в груди, —

Лейли стоит, не в силах подойти.

И шепчет тихо старцу: «Как мне быть?

Я шагу дальше не могу ступить.

Пылает светоч мой таким огнем,

Что, ближе подойдя, я вспыхну в нем.

Я чувствую, что гибель мне грозит —

Любовь грехопаденья не простит.

Возвышенная книга мне дана, —

Грехом не запятнаю письмена,

Чтоб от стыда не мучаться потом

И непорочной встать перед Судом.

Но если друг мой истинно влюблен

И совершенством духа наделен,

Запретную пускай оставит цель

И, удостоив нас, прочтет газель.

Из уст сладчайших будет суждено

Испить стихов пьянящее вино!»

Весну оставя, старец поспешил

К тому, кто ждал, уже лишенный сил.

Меджнун лежал под пальмою ничком

В беспамятстве глубоком и немом.

Над юношей склонясь, старик седой

Его обрызгал слезною водой.

Простертый на земле очнулся вдруг

И, увидав, что рядом добрый друг,

Он голосом, звенящим как свирель,

Запел печально дивную газель.