Когда небесный странник свет зажег,

Зарозовел предутренний восток.

И лишь в зрачках чернеть остался мрак,

Как сокровенный камень Шаб-Чираг.

Меджнун, как ворон, вдруг затрепетал,

Как мотылек, что свечку увидал,

И мысленно шипы убрав с пути,

В край, где жила Лейли, решил пойти.

Ее становья дым вдохнув с тоской,

Он побледнел, за грудь схватясь рукой.

Протяжный вздох похожим был на стон.

Так стонет тот, кто к жизни пробужден.

Вдруг он увидел — нищенка бредет,

А вслед за ней на привязи юрод.

В оковах тяжких с головы до пят,

Казалось, он судьбе подобной рад.

Старуха, торопясь, дорогой шла,

И на веревке бедного влекла.

Меджнун пред нищей в удивленье встал

И вопрошать ее в смятенье стал:

«Кто этот муж, что, на свою беду,

Вслед за тобой идет на поводу?»

И услыхал ответные слова:

«Перед тобой злосчастная вдова.

Тот, кто оковы вынужден таскать,

Не сумасшедший вовсе и не тать.

Мы за собой не ведаем вины, —

До нищенства нуждой доведены.

Друг на аркане вслед за мной идет,

Поет и пляшет у чужих ворот.

Той малостью, что вместе соберем,

И живы мы, и кормимся вдвоем.

Стараемся дарованное нам

Все разделить по-братски, пополам.

Крупинкой самой малой дорожим,

Дележ по справедливости вершим».

Когда Меджнун признанья смысл постиг,

К ногам старухи он с мольбой приник.

Он стал взывать: «С бедняги цепь сними,

Свяжи меня, в товарищи возьми.

Знай, это я безумьем заклеймен,

Я заслужил оковы, а не он.

Меня води с собою по дворам,

Я заслужил бесчестие и срам.

Все, что добуду, на цепи влеком,

Тебе пусть достается целиком!»

Воспрянула старуха всей душой,

И, в предвкушенье выгоды большой,

От спутника немедля отреклась

И связывать Меджнуна принялась.

Веревкой ловко окрутила стан,

Вкруг шеи обвила тугой аркан.

За побирушкой он, вздымая прах,

Побрел с цепями на худых ногах.

Как будто пьяный шел под звон оков,

И хохотал, и прыгал у шатров.

«Лейли», — он звал, людей смеша до слез,

В него кидавших камни и навоз.

Он устремлялся к Неджду, в тот простор,

Где цвел надеждой и манил шатер.

И наконец залетный ветерок

Донес становья близкого дымок.

Меджнун пал наземь, вровень став с травой,

В рыданьях схожий с тучей грозовой,

Он бился лбом о камни, вопия:

«О ты, из-за которой гибну я!

Я, возлюбив тебя, презрел закон,

От всех мирских забот освобожден.

Но, скован по рукам и по ногам,

Истерзанный, я ныне счастлив сам.

Свершая грех, не милости ищу,

Я сам себе злодейства не прощу.

Тебя я умоляю об одном:

Суди меня, но собственным судом.

Хоть я из лука целился в бою,

Но поразили стрелы грудь мою.

Я на твоих сородичей напал,

Но своего меча я жертвой стал.

Я, став причиной учиненных зол,

К тебе с повинной, скованный, пришел.

Теперь от цепи цепенеет, глянь,

Лук против вас нацелившая длань.

За грех я расплатился тяжело —

Ужасное возмездие пришло.

Не снисходи ко мне и не жалей,

В твоей я власти, — кровь мою пролей!

Я без тебя живу, меня вини

И на кресте преступника распни.

О ты, что и в неверности верна,

Невинность пред тобой вины полна,

Безвинен я и не содеял грех,

Но пред тобою я виновней всех.

Иль в милосердье вдруг ты снизойдешь,

Или вонзишь в меня презренья нож.

Подай мне весть, пока еще живу,

Длань возложи на скорбную главу.

Готов погибнуть я из-за тебя,

Чтоб ты предлог нашла прийти, скорбя.

Казни меня — благословенен меч,

На твой порог он дал мне жертвой лечь.

Я все прощу, не ведая обид,

Я — Исмаил, а не исмаилит.

В моей груди свеча горит светло,

Но это пламя сердце обожгло.

Коль голова моя — свечной нагар,

Обрежь фитиль, пусть ярче вспыхнет жар.

У ног твоих мне умереть дозволь,

Жить не могу, невыносима боль.

Ты недоступна до скончанья дней,

И жизнь все безнадежней и темней.

На что мне голова? Она больна,

Страданьями и ревностью полна.

Твори, что хочешь, тело обезглавь,

Счастливой будь, а горе мне оставь!»

И цепи на себе порвав рывком,

Стрелою взвившись, пущенной стрелком,

Молниеносно, словно метеор,

Он поспешил бегом к отрогам гор.

На Неджд взобрался, по камням скользя,

Себе удары с воплем нанося.

Его сумели все же разыскать,

Узрели то, что лучше не видать.

Рыдающая мать, седой отец

В отчаянье постигли наконец:

«Возврата нет, родных Меджнун забыл»,

И, одичавший, он оставлен был.

Воспоминанья стерлись и ушли,

Мир потускнел пред именем Лейли.

А если говорили об ином,

Он убегал иль забывался сном.