Умолк отец, всю горечь чувств излив,
Ответ Меджнуна был медоточив:
«О ты великий, словно небосвод,
Надзвездных достигающий высот,
Твой лик арабам мускус даровал,
А я твои становья разорял.
Кыбла моих молений — твой чертог,
Существованья бренного исток.
Пускай аллах твои года продлит,
Вся жизнь моя тебе принадлежит.
Совет твой каждый, ты не ведал сам,
Мне на ожоги сердца лил бальзам.
Как поступить? Лицо мое черно,
Не знал я, что упасть мне суждено. —
На скорбный путь, где суждено пропасть,
Влекла меня неведомая власть.
Закованный, влача железный груз,
Сам по себе оковы сбить не тщусь.
И бремя непомерное влеку,
Так суждено судьбою на веку!
Один я всю печаль земли постиг,
Мир не рождал подобных горемык.
Виновна ль тень, что угодила в грязь,
Или луна, что мглой заволоклась?
Так повелось — ни слон, ни муравей
Не властвуют над участью своей.
Такую боль таю я в глубине,
Что даже камни сострадают мне.
Меня судьба преследует, губя,
Нельзя уйти от самого себя.
Куда исчезнуть мне с тропы земной?
Стать не могу ни солнцем, ни луной.
Но если ничего не изменить,
То лучшее из дел — дела забыть.
Блаженных дней мне не знавать вовек, —
Злосчастный я, пропащий человек.
Как молния, палящая уста,
В теснине рта улыбка заперта.
Мне говорят: „Куда пропал твой смех,
Как можно плакать на виду у всех?“
Я не смеюсь, заботясь лишь о том,
Чтоб смех мой не спалил живых огнем!»
В степи раскрыла роза свой шатер.
И с розой встретясь, розов стал простор,
Как любящих счастливые черты,
Улыбчивы весенние цветы.
Стяг желто-алый миром сотворен,
Его соткали роза и пион.
Вплетаясь в соловьиный пересвист,
Сад шелестит, лепечет каждый лист.
Жемчужины росы растенья пьют
И зеленеют, словно изумруд,
Тюльпана огнецветного цветок
Скрыл в сердцевине траурный ожог.
И локоны фиалки расплели,
Склоняясь на лугу к стопам Лейли.
В бутоне розы волею судьбы
Запрятаны колючие шипы.
А роза, уподобившись рабе,
Атласную одежду ткет себе.
На водной глади лилии листы
Раскиданы, как пленников щиты.
Лейли в саду, и все цветы спешат
Ей подарить пьянящий аромат.
Самшит кудрявый ветви долу гнет,
Гранат до срока наливает плод.
Томления исполненный нарцисс
Свой взор стыдливо опускает вниз.
Под солнцем искрясь, словно кровь из ран,
Расцветший пламенеет аргаван.
Серебряной росистою рекой
Обрызганы жасмины и левкой.
Для поцелуев рдяные цветы
Открыли розы, девственно чисты.
Разъял касатик истомленный зев,
Свой язычок, как синий меч воздев.
Смолк ворон ночи, прикусил язык,
И щебет утра стал разноязык,
Турач порабощенный, словно раб,
Сжег собственное сердце, как кебаб.
На всех чинарах — вестники зари —
Заворковали глухо сизари.
И как Меджнун, певец любви своей,
Зарокотал, защелкал соловей.
Когда царица роз открыла взор
И на заре покинула шатер —
Все розы восхищенно расцвели,
Встречая пробуждение Лейли.
Но слезы на фиалковых глазах,
Как дождевые капли на цветах.
Прислужницы ступают вслед за ней
Жемчужины вкруг той, что всех ценней.
Они — тюрчанки, их точеный стан,
Как у прекрасных дев арабских стран.
Средь идолов, как ангел, шла она.
Не сглазить бы! Нежнее, чем весна!
С подругами встречая новый день,
Лейли вошла под лиственную сень.
Тюльпан ей кубок преподносит в дар.
Нарцисс медвяных дарит рос нектар,
Фиалки у нее берут урок,
Как завивать искусней лепесток.
Тень с кипарисом пери хочет слить.
Жасмины белизною удивить,
И, в благодарность, шелестящий сад
Ей, как харадж, вручает аромат.
Ни кипарис, ни пальмы, ни цветы —
Иная цель у юной красоты.
Ей надо уголок найти такой,
Чтоб поделиться с кем-нибудь тоской.
Быть может, соловей ее поймет.
Иль ветерок, что средь ветвей снует.
Он в цветнике, порхая там и здесь,
О том, кто вдалеке, прошепчет весть.
Уняв ее волненье и печаль.
Вновь легковейный унесется вдаль.
Туда свой шаг направила Лейли,
Где пальмы аравийские росли,
Казалось, что художник создавал
Резное совершенство опахал.
И высились они на зависть всем,
Движеньем указуя путь в Ирем.
Нет уголка чудесней этих мест!
Лейли пришла туда с толпой невест.
На зелени травы тотчас возник
Благоуханный розовый цветник.
И роза, видя прелесть юных дев,
От зависти склонилась, побледнев.
Там, где в росе омыла лик Лейли,
Казалось, кипарисы возросли.
Докучен для Лейли подружек смех,
Намного лучше ей покинуть всех.
Под движущейся тенью Навесной
Наедине мечтает быть с весной.
Как соловьиный стон невыразим,
Был плач ее о том, кто столь любим.
Так, убиваясь, плакала она,
Что сострадала ей сама весна.
«Любимый мой, где ты, в какой дали?
Мы на беду друг друга обрели.
О, благородный, стройный кипарис,
Приди ко мне, хоть раз один явись!
О, если б ты цветник мой посетил
И сердца жар дыханьем охладил!
Пусть к кипарису припадет платан
В счастливый день, что солнцем осиян.
Неужто ты разлуку превозмог
И посетить раздумал мой чертог?
Но все равно, пришли хотя б тайком
Мне весточку с попутным ветерком!»
Вдруг вдалеке, разборчиво едва,
Знакомые послышались слова.
Пел чей-то голос, будто для двоих,
Меджнуном сочиненный грустный стих:
«Меня добронравья лишает Лейли.
Надежда меня вдохновляет Лейли.
Меджнун утопает в кровавых волнах,
Спокойно на муки взирает Лейли.
Отверстые раны на сердце его,
Их солью, смеясь, посыпает Лейли,
Шагает по терниям жгучим Меджнун,
В шатре на шелках засыпает Лейли.
Он стонами грудь разрывает свою,
О играх беспечных мечтает Лейли.
Меджнун изнывает на знойном песке,
В весеннем саду пребывает Лейли.
Нуждою гонимый, он верит в любовь,
В чьи очи с улыбкой взирает Лейли?
Меджнуна разлука лишила ума,
Неужто блаженство вкушает Лейли?»
Лейли внимала. Капли жарких слез
Могли расплавить каменный утес.
Одна из бывших с нею стройных дев
Взирала на нее, оторопев.
И прияла, сколь тяжело двоим,
Разлуки гнет обоим нестерпим.
Лейли замкнулась, возвратясь домой,
Так в раковине жемчуг дорогой
Красу свою запрятать норовит
И тайну сокровенную хранит.
Но та, которой стал секрет знаком,
Все нашептала матери тайком.
«Ведь только мать вольна в беде помочь,
Отыщет средство и утешит дочь!»
И мать, узнав, исполнившись тоски,
Забилась птицей, пойманной в силки.
«Один безумен! — плакала она,—
Хмельна другая, словно от вина.
Как вразумить? Аллах, где сил мне взять?
Дочь я могу навеки потерять!»
Но поняла, что здесь помочь нельзя,
И горевала, молча боль снося.
Лейли таиться от родных должна,
Так в паланкине облачном луна
Туман вдыхает, что вокруг нее.
Кинжал вонзает в сердце острие.
Она в страданьях дни влачит свои.
Тот, кто любил, тот знает власть любви!
