Путешествие в Лондон заняло три дня. И все это время Симоне казалось, что она умирает. Они с Николасом не сказали друг другу ни единого слова. Насколько Симоне было известно, он уже выбросил ее из своей жизни.

Ночи она проводила с Жаном и Женевьевой, а дни — верхом, в обществе ставшего вдруг разговорчивым и любезным Шарля. Ей казалось, что каждое слово, произносимое будущим мужем, впивается ей в мозг, порождая невыносимую боль. Шарль старался шутить, но вызывал скуку. Старался быть любезным, но только раздражал. Он говорил с Симоной о будущем, но эта тема не вызывала у нее никакого интереса.

Она тосковала о Дидье. Тосковала о Нике. Когда выпадал случай, Симона подолгу говорила с леди Женевьевой и Жаном. Эти двое на удивление хорошо ладили друг с другом. Симона с удовольствием слушала, как они рассуждают о Франции и детях, о кухне и политике, вот только об отъезде Симоны они никогда не говорили.

В первый день пути, когда они проезжали через небольшое селение, Жан продемонстрировал все свои поразительные навыки торговли и, продав лошадей французских матросов, купил необходимые припасы, а также простую, но крепкую и чистую крестьянскую одежду. Все почувствовали облегчение, переодевшись в чистое платье. Исключение составил только Шарль, который отказался сменить наряд, отдав предпочтение своему изысканному плащу и кюлотам. Он не перепачкался, как все остальные, не изорвал одежду, только промок.

На взгляд Симоны, день, когда они оказались у ворот Лондона, наступил слишком быстро. Она лишь однажды была в этом городе, но сейчас ей казалось, что каждый уголок здесь пробуждает ненужные воспоминания.

Вот трактир, где они останавливались с Арманом и где она узнала, что станет женой Николаса, барона Крейна.

Вот рынок, где Николас купил перышко для Дидье.

Вот ступени аббатства, где их обвенчали.

Пока они отдавали поводья лошадей слугам, пока шли к королевским покоям, пока выясняли, примет ли их Вильгельм, решимость Симоны с каждой минутой таяла и ускользала.

Расправив плечи и надменно вздернув подбородок, Ник вывел все общество из королевских покоев. К утру бумаги будут готовы. Все станет так, как будто Симона никогда не была его женой. Во всяком случае, с точки зрения закона. Однако Николас знал, что никакие бумаги и даже королевская воля не смогут стереть из памяти его зеленоглазую любовь.

В приемной их встретил чопорный служитель.

— Лорд Фицтодд, — почтительно обратился он к Николасу. — Его величество поручил мне показать обеим леди Фицтодд отведенные им покои, а вас пригласить в Тауэр. — Он выразительно фыркнул в сторону Жана Рено и Шарля. — Мы сожалеем, что не имеем возможности принять и ваших сопровождающих.

— В чем дело? — вмешался в разговор Шарль. — Я не желаю, чтобы меня разлучали с нареченной.

Служитель скроил непроницаемую мину.

— Она еще не твоя нареченная, Бовиль! — рявкнул Николас, но тут же одернул себя за неуместно собственнический тон. Ему хотелось оторвать Бовилю голову. Как это было бы здорово, как легко!

Жан Рено прервал его мрачные фантазии. Взяв Симону за руку, он спросил:

— Я пришлю тебе кое-какие необходимые вещи, дорогая. Может, тебе нужно что-нибудь особенное? Ты скажи…

— Нет, папа, спасибо. — Симона ответила слабой улыбкой.

— Ну хорошо. — И он поцеловал Симону в лоб. — Завтра увидимся.

Жан отошел, и к Симоне приблизился Шарль, однако она уклонилась от его любезностей:

— Шарль, пожалуйста, не стоит.

Ник, не сдержавшись, ухмыльнулся неудаче соперника.

— Спокойной ночи, любовь моя, — слащавым голосом произнес Шарль и отвесил Симоне глубокий поклон. — Ангельского тебе сна.

Французы ушли.

— Пожалуйте сюда, миледи. — Служитель сделал плавный жест.

Женевьева поцеловала Ника в щеку, грустно улыбнулась ему и последовала за слугой.

Симона взглянула на Николаса так, словно хотела ему что-то сказать. В простом платье, с волосами, убранными в обычную косу, с мерцающими, как изумруды, глазами, она выглядела словно героиня волшебной сказки. Николасу отчаянно хотелось коснуться ее, но вместо этого он поклонился и постарался говорить как можно безразличнее:

— Леди Симона… — Ник с усилием сглотнул и умолк. Он не знал, что ей сказать, раз нельзя объяснить, что он чувствует на самом деле. — Я желаю вам… благополучия в вашей новой жизни.

Николасу показалось, что Симона вздрогнула.

— О, я же вернусь к старой жизни, — опустив глаза, сказала она. — Благодарю вас, милорд, что вы так терпеливо отнеслись к моей семье. Adieu. — Она развернулась и неслышными шагами удалилась следом за леди Женевьевой.

Ник не знал, сколько времени он простоял, глядя на то место, где видел Симону в последний раз. Наконец он встряхнулся и направился в Тауэр, где ему предстояло присутствовать на казни Уоллеса Бартоломью. Церемония вполне соответствовала его настроению.

Симона предпочла бы попасть в любое другое место, кроме того, куда привел их дворцовый служитель, — на постоялом дворе, во Франции, даже в разрушенном аббатстве на берегу моря, но только не здесь.

Сейчас она стояла посреди той самой комнаты, где они жили с Николасом после свадьбы. Что за горькая ирония!

Симона постаралась не видеть того, что ее окружает. Она вымылась в небольшом тазу в углу комнаты, пытаясь не вспоминать, как здесь же мылся Николас, как он потягивал вино у камина, как спал, раскинувшись на широкой кровати…

Здесь за их краткое супружество, которое вскоре будет расторгнуто, они провели больше времени, чем в любом другом месте. Когда слуга, доставивший подарки Жана, постучал в дверь, она уже успела часок поплакать.

Легкая ночная сорочка, халат, гребень и новое платье все же вызвали на ее губах улыбку, а когда молодая служанка принесла поднос с ужином, Симона потребовала настоящую ванну.

Огонь в камине почти догорел. Симона, в ночной рубашке и с влажными после мытья волосами, подошла к кровати с таким видом, словно шла на казнь. Нырнув наконец под одеяло, она крепко зажмурила глаза.

Ник рассчитывал провести ночь в том же трактире, где он весь вечер пил вино. Кругом было полно девиц, делавших ему недвусмысленные намеки, но Николасу, пусть и изрядно пьяному, становилось дурно при одной мысли, что придется делить постель с любой другой женщиной, кроме Симоны. В глубине души он чувствовал, что пройдет, может быть, целая жизнь, прежде чем он вновь захочет пустить кого-нибудь в свою постель и в свою душу; прежде чем сможет забыть молочно-белую кожу Симоны, волосы, черные, как вороново крыло, ее нежный взгляд и улыбку. Ник зарычал и, спотыкаясь, двинулся дальше по коридору гостевого крыла, остановился, огляделся. Эта дверь? Или та? Что за черт! Он тихонько выругался.

Откуда-то появился королевский слуга с понимающей улыбкой на гладкой физиономии.

— Добрый вечер, милорд, — ухмыльнулся лакей. — Вас проводить?

Ник что-то пробормотал, отлип от стены и поплелся за провожатым. Мысль о Симоне все время кружилась в его не совсем ясном сознании. Интересно, где ее комната?

Звякнули ключи, и слуга распахнул дверь в спальню, едва освещенную догорающими в камине поленьями.

— Пожалуйте, милорд. Спокойной ночи.

Споткнувшись о порог, Николас ввалился внутрь. Дверь за ним мягко захлопнулась. Оказавшись посреди комнаты, он зарычал от боли — это были те самые покои, где он две недели прожил с Симоной.

Николас кое-как стянул с себя рубаху и зашвырнул ее в дальний угол. Рубаха задела кубок на столе, и он со звоном покатился по полу.

— Черт возьми! — выругался он и вдруг услышал, как знакомый женский голос спросил:

— Ник?

Прижимая к груди одеяло, Симона села в постели. Сначала ей показалось, что это сон, потом она испугалась, что в комнату ворвался негодяй с самыми гнусными намерениями, но, вглядевшись в темный силуэт, она узнала незваного гостя.