— У каждого своя радость, Адриан Егорыч... А бедность — что ж, не порок, говорят.

— Бедность не порок, а вдвое хуже, Яшка.

Присел на скамеечку, усмехнулся:

— Твои пожаловали.

Я посмотрела на забор и увидела — там гроздьями прилепились мальчишки, тоже задрали головы и молчат, будто онемели в удивлении и радости.

Яша подошел ко мне, посадил на скамеечку, сел рядом.

Адриан Егорыч выговорил с укоризной:

— Гол, как кол, а в голубей играешь...

— Играю, — согласился Яша. — Кто рублем играет, кто водкой, а я — голубями.

В это время подбежал маленький мальчишка, зашептал, картавя:

— Ты пъодай мне, Яков, того, буъого. Я тебе за него гъивенник дам.

— Что ты! Что ты! — возмутился Яша. — Мне бурый, сам знаешь, как нужен!

— Ну, тогда сеъого, а?

— И серый не продается, Левушка, — отказал Яша. — Хочешь, Солдатика так подарю? Вон того, на коньке.

— Подаъи! — обрадовался мальчик, — Я тебе тоже что-нибудь хоошее сделаю...

Пока Яша загонял и ловил птицу, Адриан Егорович насмешливо щурился, и его серые губы тихо дрожали.

— Все черти — одной шерсти, — бормотал он, боясь говорить громко, чтобы не закашляться.

Когда мальчик ушел, а Яша присел на скамейку рядом, Желтухин сообщил непонятно кому:

— На красивого глядеть хорошо, а с умным жить легко.

Кажется, впервые за все время Яков свел брови к переносице, пристально посмотрел на Желтухина и промолвил:

— Шли бы вы, Адриан Егорыч, домой... Нездоровится вам.

— Мне что ж... я пойду, — отозвался Желтухин, но продолжал сидеть, и на его лице, как грибы-мухоморы, цвели красные пятна.

Яков пошел к голубятне и стал запирать ее. А Желтухин спросил меня:

— Ты только одно скажи, Наталья, — надеяться мне или нет?

Я не знала, что ответить, и растерянно пожала плечами.

Желтухин почему-то обрадовался и тут же ушел.

Потом мы сидели с Яшей в его комнатке, я отвечала ему невпопад и все думала, думала... О чем? Сейчас и вспомнить трудно — о чем. Верно, о том, что Яша — мои бедный принц — несерьезный и неверный человек и как же стану жить с таким мужем? Господин Аполлонов узнает об этом и откажет от места, а Яша опять будет встречаться с той, долгоносенькой, и изменять мне.

Я смотрела и смотрела на Яшу, и казалось уже, что носик у него не такой пряменький, как раньше, и глаза, пусть голубые, да вовсе не умные, и ничего в них нет, кроме мальчишеского озорства.

Расстались как-то совсем не тепло, а так — сказали: «До свиданья» — и разошлись.

Весной мы однажды поехали в лес. Такая была славная погода, теплая, легкая. А я не знала, что говорить Яше, он тоже не знал, и только пел песенки про ямщика и про тройку, на которой он скачет к любимой.

Я попросила:

— Оставь голубей, Яков. Зачем они тебе?

Он оборвал песенку, посмотрел ласково, отозвался:

— Не брошу. Ты да они — больше у меня никого нет...

— Как же никого? А длинноносенькая?

Яша приподнялся на локтях, пожал плечами:

— Ее обижать не надо. Ее и так бог обидел.

— Нет, скажи: ты ведь любишь ее?

Яков усмехнулся:

— При чем тут любовь?

Я хотела сказать, что без любви ходить к женщине еще хуже, но промолчала, и в груди у меня будто косточка сломалась — царапала сердце.

Не знаю, почему вспомнила Адриана Егорыча. Конечно, он хилый и жадный, и не жилец на этой земле. Замуж за него я никогда не пойду, но ведь и Яшиного ребячества у него нет. Как все же трудно выбирать себе в жизни дорогу!

Как-то Яша сказал, что он ненадолго уедет в деревню, и просил меня не скучать. Я ответила:

— Пусть длинноносенькая скучает, а я не буду.

Но про себя подумала, что Яша, должно быть, берется за ум и, верно, хочет заработать в деревне денег. Спросила:

— Ты зачем в деревню едешь? За деньгами?

Он весело кивнул головой, может, — радовался, что я догадалась. А может, и другое подумал.

Субботним вечером я сидела с Верочкой и господином Аполлоновым в сквере у Кремля и увидела Желтухина.

Он прошел мимо, потом вернулся, снял котелок и, поклонившись, осведомился:

— Свободно-с?

— Садитесь, — ответил Аполлонов не очень любезно.

Адриан Егорыч сидел молча, вытирая лоб платком и все не знал, как заговорить. Потом увидел — мимо пробегает дворовая собачонка — и почему-то ободрился.

— И как власти мирятся, — сказал он, тяжело дыша, — вот бегают тут и заразу носят.

Гавриил Платонович взглянул на Желтухина одобрительно и кивнул головой:

— Справедливо.

— Вот и я это Натальюшке говорил, — вдруг заявил Желтухин, и на его лице сразу выступила испарина.

Аполлонов искоса посмотрел на купца, чуть заметно пожал плечами:

— Вы знаете Наталью Степановну?

— Отчего же, — быстро ответил Желтухин, — они частенько в нашем доме бывают.

— Прошу прощенья! — коротко поклонился Аполлонов Желтухину, и я обрадовалась и поспешила вслед за Гавриилом Платоновичем.

— Что это значит? — спросил он меня. — Что вы делаете в доме этого лабазника, Наталья?

Я заплакала и рассказала, что люблю Яшу, а Желтухин хотел, верно, рассказать, что маляр — пустой человек и держит голубей.

Думала: господин Аполлонов накричит на меня и откажет от дома. Но он только похмурился немного и заметил:

— Любви нельзя приказать, Наталья. Понимаю. Но прошу вас: фэсти́на ле́нтэ — не делайте наспех...

Наталья Степановна прервала свой рассказ, покачала головой:

— Чай, верно, совсем холодный! Позвольте, налью свежего.

Мы несколько минут молча пили чай.

— Так вот, — продолжала Наталья Степановна, — Яша уехал, а мне все на пути попадался Адриан Егорыч Желтухин. Приносил то брошку, то шаль, клал на колени мне и рассматривал песок на садовой дорожке, легонько покашливая в платок.

Я как-то спросила:

— Зачем мне ваши подарки, Адриан Егорыч? И еще — вы очень жадный человек. Отчего так деньги любите?

Он вздрогнул, будто его ударили по щеке, сгорбился и поначалу ничего не ответил. Потом сказал, собрав морщины к переносице:

— Я болен и некрасив, Наталья. Я ведь понимаю. Одна надежда на счастье — рубль. Больше мне нечем взять. Вот потому.

Пояснил это так честно и прямо, что мне стало жалко его.

Желтухин добавил:

— Мне сын нужен.

Я подумала: как это у нас может быть общий сын? И отодвинулась от него. Он сказал, устало прикрывая покрасневшие глаза:

— Яшка разве муж? Человек-ветер. Я, по крайней мере, тебе деньги оставлю...

По ночам мне снились разные люди и говорили одно плохое о Яше.

«Жиган он, пустомеля», — кашлял Желтухин.

«Голуби болеют оспой, — наставлял господин Аполлонов, поднимая тонкий белый палец. — Сапиэ́нти сат — для понимающего достаточно».

Вздыхала старая кухарка Машенька:

«Ты себе не одного жениха найдешь, глупая. Вон их сколько, мужиков-то, по земле шатаются».

Вскоре Яша приехал из деревни и прислал ко мне Левушку, того самого, которому отдал Солдатика.

— Иди скоъей! — выпалил Левушка. — Зовет!

Вечером я повидала Яшу. Он подарил мне книжку — сочинение господина Баратынского — и сказал, что заработал немного денег.

— И что ж ты с ними будешь делать? — спросила я. — На голубей потратишь?

Яша покачал головой:

— Ты не сердись, Натальюшка, я отдал эти деньги. Женщине той, длинноносенькой. Нужны они ей...

— Вот еще! — посмеялась я. — С чего это буду сердиться? Что я тебе — жена, что ли?

Тут же сказала, что мне некогда, и пошла домой. Брела пешком, — и злилась, и плакала про себя.

«Как же это он так поступает? — думала я. — Ну, не хочешь любить — не люби. Зачем же насмехаться надо мной?».

Дома на меня внимательно посмотрел господин Аполлонов и нервно стал укорять, что я плохо слежу за Верочкой. Он в последнее время вообще чувствовал себя нехорошо, ссорился с домашними и все хватался за сердце.

Шел июль четырнадцатого года. В Сараево только что убили наследника австрийского престола Франца Фердинанда, и Гавриил Платонович утверждал, что Австро-Венгрия непременно объявит войну Сербии.