Наконец Аркашка взял две новенькие тетрадки и ценную железную гайку — и направился в дом напротив.
Колька лежал весь красный, поминутно пил воду из большой алюминиевой кружки и один раз даже застонал, но сейчас же спохватился и сжал зубы.
Мать его сидела рядом на стуле, сплела кисти рук на животе и, не мигая, смотрела куда-то мимо Кольки.
Когда мать вышла в сени, Колька сказал хрипло:
— У меня, понимаешь, тут опять доктор был... Пульс щупал... Этот... как его?.. — натощак и не выговоришь... — пенициллин выписал. Ну, пожалуйста, не девчонка... — пусть еще колют.
Помолчав немного, Колька трудно повернулся к Аркашке и скривился:
— Только я матери не сказал. И докторову бумагу под подушку спрятал...
— Это почему? — поинтересовался Ветошкин.
— Почему! Почему! — хмуро протянул Колька. — Нету их, денег-то... А до получки еще два дня...
Колька уныло осмотрел потолок, вздохнул, и на его красном лице появилось выражение растерянности и злости.
— И на кой я, спрашивается, заболел?
Аркашка по собственному почину прибрал в голубятне, помог Колькиной матери наколоть дров и ушел, не понимая, почему такой отчаянный человек, как Колька Три Глаза, не возьмет и не выздоровеет сам, без всякого пенициллина.
Дома Аркашка дождался, когда отец пообедает, и спросил его, что это за пенициллин такой и как он может помочь от воспаления легких?
Отец посмотрел на сына поверх очков, отложил газету в сторонку и сказал, что пенициллин — порошок, что его надо развести и тогда можно превосходно лечить ангину, дифтерит, какую-то пневмонию и еще много болезней. И добавил, что пенициллин может даже спасти жизнь, в его врачебной практике были такие случаи.
Потом отец снова углубился в газету, а Аркашка сидел рядом, делал вид, что рассматривает картинки в книжке, а на самом деле думал о пенициллине.
«Разве у отца попросить? — соображал он. — Если есть деньги, отец даст. Никогда еще не отказывал...»
Но тут же отверг этот план. Вот если бы у Аркашки были свои деньги — другое дело. Мальчишка дает мальчишке на лекарство, — это совсем не то, что просить и выпрошенное давать...
Вечером Аркашка постучал в Колькину дверь, но почему-то ему долго не открывали. Наконец на пороге появилась Колькина мать.
— Не надо бы тебе сегодня заходить, Аркаша, — сказала она шепотом. — Больно плохо Коленьке-то. Да и заразиться можно...
— Воспаленье — это незаразное, — не очень твердо заявил Аркашка и прошел в комнату.
Они сидели у кровати молча — Аркашка и Колькина мать — и слушали, как Колька тяжело дышал и бормотал что-то непонятное о кошках, и еще о железной гайке, и еще о какой-то девчонке из пятого «А» класса.
Мать сидела, уронив голову в ладони, и широкие худые ее плечи вздрагивали так, будто их кололи иголками.
Аркашка тоже сидел, чуть не плача, думал, думал, — и ничего не мог придумать. Только одно было у него в голове, что надо достать пенициллин. А как его достать, когда нет денег?
И он сидел и думал так, что даже голова начала трещать.
— Ладно, тетя Маша, — заговорил он наконец, так ничего и не решив. — Что-нибудь мы все же придумаем. Вот увидишь.
Когда Колькина мать вышла на кухню, Аркашка что-то долго бормотал себе под нос, как будто спорил с самим собой. Наконец, вздохнув, он тихонько полез к Кольке под подушку и вытащил рецепт. Уныло повертев его в руках, Аркашка засунул рецепт в карман и пошел прочь из комнаты.
* * *
Прошло две недели. Колька уже поправился, температура у него давным-давно спала, и сейчас он сидит на полу, на цветном половичке, и строгает доску для самоката.
— Ты где денег брал на лекарство? — спрашивает он у Аркашки, сидящего за столом и наблюдающего за его работой.
— Ладно, достал... — хмурится Аркашка.
— Нет, ты скажи!
— Краснобантовых продал, — говорит сквозь зубы Ветошкин, и у него отчего-то даже начинает щипать сердце.
Колька недоверчиво смотрит на Аркашку, складывает губы в ехидную улыбку и вдруг громко смеется:
— Врешь!
— Ничего не вру, — говорит Аркашка, пристально рассматривая какое-то пятнышко на стене.
Колька несколько секунд молчит, строгая доску. Потом скребет в затылке и заявляет:
— Ну и дурак!
— Это почему же — дурак?
— Из-за такой ерунды краснобантовых продавать! Чистый дурак.
Аркашка уходит от Кольки, огорченно думая, что Три Глаза очень неприятный человек, который вечно шарит глазами по чужим крышам и сует свой нос туда, куда его совершенно никто не просит.
ШТУРМ СИНЕЙ ВЫСОТЫ
— Ну, как стоишь? — проворчал Пашка, неодобрительно посмотрев на совсем маленького юнгу в самодельной безрукавке-тельняшке. — Тоже Аника-воин!
«Аника-воин» поспешно вытянул руки по швам, выгнул грудь колесом и вопросительно заглянул главнокомандующему в глаза.
— Так точно! — выпалил он все известные ему воинские слова и оглянулся на юнг, ожидая поддержки.
Но те только иронически вздыхали.
— Ну ладно, в другой раз стой орлом и не болтай руками. Играть тоже серьезно надо.
Мальчонок с готовностью закивал головой.
— Значит, какой приказ? — поспешно переспросил он.
— А вот какой, — сказал Пашка, поднеся планшет с прозрачной боковинкой к самым глазам мальчишки. — Видишь вот тут кроки местности[31]? Это Заречная улица. А здесь — дом три.
— Ага. Вижу.
— В семнадцать ноль-ноль пролезешь через дыру в заборе и подкрадешься к штабу врага. Будешь глядеть и слушать. И никаких записей. Как в настоящей разведке.
— А что я там увижу? — поинтересовался почти необученный агентурный разведчик. — Геньку, что ли, Каменца?
— Геньку, Геньку! — передразнил кто-то из юнг. — Какой он тебе Генька? Он теперь гофмаршал Генри Джо. А ты уже не Вовка Карякин, а агент шесть-бе-два. Запомнил?
— А то нет! — весело отозвался Вовка.
— Повтори!
— Пролезть в забор, — бодро начал агент шесть-бе-два, — потом — на чердак, где у них штаб... И ничего не записывать... И вернуться...
— Если живой останешься, — уточнили юнги.
— Если живой останусь! — радостно подтвердил Вовка Карякин.
Дело заключалось в том, что Красное Морское Братство объявило войну нахальному Государству Рыжих Акул. Правда, противная сторона называла себя совсем по-другому — «Боевые Ястреба́», но суть не в этом.
Суть вот в чем.
Как-то Аркашка Ветошкин осадил и загнал в голубятню превосходную маленькую «чайку» с бантом на груди. Но тут во двор к нему прибежали Васька Шеремет и Мишка — «Один нос — на троих рос» — оба с Заречной улицы. Они потребовали отдать голубку.
Аркашка отказался потому, что нет такого закона — отдавать ловленных голубей. Тогда Васька и Мишка отняли у него птицу и вдобавок легонько надавали по шее.
Аркашка обо всем рассказал юнгам, только про шею ничего не сообщил.
Совет Старых Юнг решил направить парламентера к рыжему Геньке Каменцу — главному на Заречной. Требования были самые легкие: вернуть голубку и пристыдить Ваську и Мишку.
Генька выгнал парламентера и еще пообещал в следующий раз наподдавать ему «горячих».
Совет, ожидавший своего посланника в дровяном сарае, просто онемел от возмущения. Но уже вскоре было принято единственно правильное решение. Семка Букин, у которого прекрасный почерк, написал на странице в клетку объявление войны, где враги уже назывались Рыжими Акулами и им угрожали местью.
Левка Гершман, лазавший по деревьям, как обезьяна, получил приказ отнести бумагу лично гофмаршалу Генри Джо и получить от него расписку.
Расписку Генька Каменец выдал, но предупредил Левку Гершмана, что плененные юнги будут повешены им, Генькой, на стеньгах, брам-стеньгах и бом-брам-стеньгах, как того якобы требуют их собственные морские законы.
Так была объявлена война.
На улицах сбегались, как муравьи, мальчишки, о чем-то неслышно шептались и рассыпались в разные стороны.