— Как что? — удивился и Давуд. — Ведь чтобы попасть в Мекку, надо идти через Шираз. Иначе в Мекку не попадешь.

Пилот глубоко задумался, но вдруг вспомнил полицейского.

— А полицейский мне сказал, что он собирался в Мешхед.

— Ну да, в Мешхед, — подтвердил Давуд. — А потом передумал и решил идти в Мекку. Он очень хотел стать хаджи.

Давуд принес мясо и долго смотрел, как гость медленно жует его, наморщив свой маленький низкий лоб. О чем он мог думать и кто послал его за человеком, осмелившимся в одиночку уйти в пустыню? А ведь Камаль торопился и мог попасть в крепость к тому времени, когда в той стороне сегодня ночью что-то громыхнуло и осветило заревом Кевир. Но об этом Давуд не позволил себе даже размышлять. Пусть все думают, что скоро одним хаджи станет больше.

Абдолла-хан был в ярости. Этот растяпа пилот нарушил все его планы. А главное — уходило драгоценное время, каждый час которого мог обернуться для него крахом всех надежд. Ведь в любую минуту Аятолла мог договориться с президентом Штатов о выкупе заложников, об их обмене. Да достаточно президенту извиниться перед новым правительством за политику Америки в Иране — и заложники будут выпущены на свободу. Аятолла только этого и ждет от президента. И кто знает, в какую минуту одумается президент. Может, именно в эту, — после позорного провала десантной операции.

И этот идиот утверждает теперь, что Камаль ушел в Мекку! Какая Мекка? В Мекку должен уйти он, Абдолла-хан! Неужели этот тупоумный осел смеется над ним, намекая на Саудовскую Аравию? Но не сам же он мог догадаться о его планах? Фуад? Как бы ни был подозрителен Абдолла-хан, мысль о предательстве Фуада не укладывалась у него в голове. Этого просто не могло случиться! Но ведь намек был таким прозрачным!

Абдолла-хан с ненавистью посмотрел на перепуганного, ничего не понимающего пилота. Или он уж слишком туп, или почему-то уверовал в свою безнаказанность. Но сейчас Абдолле-хану было не до него.

— Пока я тебя посажу в камеру, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем я спущу с тебя твою ослиную шкуру.

Он вызвал охрану и велел проводить дрожащего от страха пилота в подземелье. После этого он отправил половину своих учеников в Кум, а другую половину в Тегеран. Ведь не мог провалиться Мохаммед Барати сквозь землю! Если его и похитили, то держат или здесь — в Куме, или в столице. Абдолла-хан не исключал, что он мог встретиться с Али, и поэтому приказал найти Али в Тегеране и не спускать с него глаз.

Когда школа опустела, Абдолла-хан немного успокоился. Оставалось только ждать. Ждать Камаля, который будет теперь добираться через пустыню до Кума, по милости этого идиота, не меньше двух-трех дней. Больше ничего не оставалось делать.

Когда все девять трупов в целлофановых мешках уложили рядами в котельной и послышался скрежет засова, Рэмбо мог наконец вздохнуть полной грудью и открыть глаза. Все это было не самое страшное. И оно осталось позади. Жаль, сняли с него часы, и он не знал, сколько теперь времени. Но ведь можно приблизительно и подсчитать.

Вся эта заваруха началась в полночь. А с рассветом прилетели иранские вертолеты. Было шесть тридцать, он посмотрел тогда на часы. Несколько минут сарбазы осматривали новенькие американские вертолеты, сгоревший самолет-заправщик, лопасти несчастного вертолета, отброшенные взрывом на несколько ярдов в сторону. Только потом они сбросили полотно с мертвых, и кто-то невесело пошутил:

— Какие аккуратные эти американцы, они даже приготовили нам трупы, чтобы легче было их пересчитать.

— И любезно доверили нам их похоронить, — добавил другой. Сарбазы обшарили у всех карманы, сняли часы, у кого они были, и стали запихивать трупы в приготовленные целлофановые мешки. Вот здесь Рэмбо и забеспокоился. Если мешок завяжут слишком крепко, он непременно раздует его своим дыханием, пока не задохнется. Но если узел даже даст возможность дышать, мешок сразу запотеет и выдаст его.

Но, слава Богу, сарбазы не стали канителиться и, не откладывая дела в сторону, загрузили мешки в вертолеты. Они не бросали их с раскачки, не валили друг на друга, а словно боясь попортить товар, клали рядом, мешок к мешку, лицом вниз, чтобы не видеть страшные лица. Вот тут-то в один из удобных моментов Рэмбо и прорезал целлофан концом ножа рядом с лицом.

На все это ушел, наверное, час с небольшим. Значит, в восемь они взлетели и взяли курс на Тегеран.

В полете трясло, как на ухабистой дороге, и Рэмбо мог позволить себе эти полтора часа перемещать участки своего тела так, чтобы не отлежать на металлическом полу. Он даже расширил пальцами дыру и дышал в нее ровно и спокойно. Итак, девять тридцать.

На аэродроме уже ждали грузовые машины. Из обрывков разговоров Рэмбо понял, что их было не меньше десятка, видно, иранцы надеялись заполучить гору трупов. Кто-то подал мудрую команду грузить по три мешка на борт. Это должно было выглядеть очень внушительно — получался чуть ли не караван. И еще по меньшей мере час тряски на машине позволил Рэмбо не стеснять себя в дыхании.

Получается, что до десяти тридцати он был обычным пассажиром, лишь несколько скованным в движениях. Но это его никогда не угнетало и не раздражало, ведь он занимался йогой, и самосозерцание всегда доставляло ему удовольствие. Когда Рэмбо достигал нирваны, абсолютной отрешенности от внешнего мира, он чувствовал себя на верху блаженства.

Когда машины остановились и он услышал знакомый хриплый голос толстяка (часто же ему приходится кричать!), провожающего неверных в ад, то понял, что "караван" достиг цели. Прославив всемогущего Аллаха, толстяк снова напомнил всем, что так будет с каждым, кто… Это Рэмбо уже слышал и поэтому стал отрешаться от внешнего мира. Это ему не удалось, потому что минут через десять машины снова тронулись и остановились, видимо, у подъезда посольства. Мешок взяли за четыре угла и долго несли по переходам и этажами. Потом положили на что-то жесткое (цементный пол?), и кто-то грубым голосом сказал:

— Можете любоваться на своих спасителей, господа. Ваш президент не жалеет своих людей. Он не мог их даже похоронить и бросил, как собак, посреди пустыни. Тьфу! — говоривший презрительно плюнул, и наступила странная пауза.

— Что это? — раздался в тишине испуганный молодой голос.

— Дыра, — грубый голос недоумевал. — Ну и что? Хочешь заштопать?

И Рэмбо понял, что произошло: его мешок, видно, лег так, что сморщился и вместо незаметного разреза получилась дыра. В этот момент он, наверное, совсем перестал дышать.

— Ну и что? — переспросил зло грубый голос.

— Нужно бы засунуть его в другой мешок, — неуверенно произнес молодой голос. — Он ведь будет пахнуть.

Все захохотали.

— Заткни тогда себе нос! — сказал грубый голос. — Пусть нюхают, — это их гость, а не твой. Пошли.

Раздался топот многих ног, и дверь захлопнулась.

Рэмбо стал думать. Когда он начал думать, было уже, наверное, около одиннадцати.

А думал он об одном: открыться или не открываться перед заложниками? Он мог бы тихо пошевелиться или вздохнуть, чтобы не напугать их и не заставить закричать от невольного ужаса. А потом спросить, где может находиться Том Пери. Ведь ему нужно знать только это и ничего больше. Но могли ли они знать, где Том? Скорее всего, они и сами не знают, где находятся. Тогда зачем открываться? Чтобы рассказать, что это за парни лежат перед ними? Совсем неподходящее место для рассказов. И вообще Рэмбо не доверял всем этим чиновникам-чистоплюям. Ведь обязательно кто-нибудь да взвизгнет, а еще хуже станет требовать врача или представителя общества Красного Креста. Нет уж, лучше сосредоточиться и послушать, о чем говорят эти дипломаты. Ведь не молчат же они все время!

Кто-то стал молиться. Рэмбо не знал, есть ли в посольствах священники. Но "со святыми упокой" он прочитал отменно. Потом наступила пауза, послышались вздохи, и начался неторопливый разговор. Точно на поминках, подумал Рэмбо. Посольские долго гадали, кто бы это мог пострадать за них. Но в самом тоне разговора чувствовалось удовлетворение и гордость: видите ли, за них люди отдают свои жизни! Дерьмо, подумал Рэмбо. Да, может, один Боб Симеон стоил больше всех вас вместе взятых и с послом в придачу. В то время, как вы подшивали никому не нужные бумажки, Боб уже думал, как защитить национальную гордость страны, спасти родину от позора. Все-таки он, Рэмбо, правильно сделал, что не открылся этим самовлюбленным господам. Ничего хорошего из этого бы не вышло.