Время потеряло для него свое значение. Оно утратило протяженность и стало сбиваться в кольца — в кольца дней, недель, месяцев. Он заранее знал, что сегодня будет то же, что было и вчера, а завтра повторится то, что было сегодня. Это однообразие дней становилось невыносимым, оно сушило мозг и отравляло душу. Ощущение бессмысленности существования угнетало своей безысходностью.

Автомастерская стояла в самом начале дороги, ведущей из Тусона в Финикс — административный центр штата Аризона. Там, в Финиксе, в самом сердце Кордильер, была родина Рэмбо. Но его давно уже ничто не связывало с ней. Как, впрочем, ничего не связывало и с Тусоном, после того как умерла мать Джека Смита, тело которого он привез ей из далекого Таиланда в цинковом гробу.

Рэмбо проводил взглядом старенький «опель», у которого он только что прочистил карбюратор, и вытер ветошью руки. Со стороны гор надвигались тяжелые облака, оставляя на острых вершинах свои грязные косматые клочья. Резко похолодало. Все вокруг стало сумеречно и неприглядно, хотя время только еще перевалило за полдень. Мерзкая погода! Рэмбо решил зайти на станцию и выпить чашку горячего кофе, но увидел приближающийся со стороны Тусона «джип» и остался на месте. За рулем сидел мужчина в темных очках. Машина была новая и вряд ли нуждалась в помощи механика. Это Рэмбо отметил сразу. И тем не менее, подъезжая к станции, она сбавила ход и мягко притормозила рядом с ним. На ее дверце он увидел красно-голубой знак армии США. Рэмбо выждал несколько секунд, но водитель из машины не выходил. И тогда он нагнулся к открытому окну и спросил:

— Что-нибудь не так, сэр?

— Все так, Джони. Я просто соскучился по тебе.

Дверца хлопнула, стройный прямой господин с седой головой, одетый в черную кожаную куртку, легким шагом обогнул машину и, остановившись против Рэмбо снял очки.

— Здравствуй, малыш.

— Сэр?

Они бросились друг другу в объятия и замерли. Объятия Рэмбо были так искренни, что полковник Траутмэн легонько похлопал его по спине.

— Ты не потерял форму, сынок, — сказал он и, вздохнул полной грудью, когда Рэмбо отпустил его, улыбнулся. — Ты все такой же.

— Это хорошо, сэр?

— Это прекрасно, Джони. Ты когда освободишься?

— Я почувствовал себя свободным, как только увидел вас, — улыбнулся Рэмбо.

И он не лгал. Стоило ему лишь увидеть Траутмэна, как он понял, что его бессмысленному существованию пришел конец. Что заколдованный круг, по которому лениво вращалась вся эта нудная, до ломоты в скулах, жизнь, лопнул, и он вновь ощутил свободу. Ту свободу, которая позволяла ему быть самим собой, а не придатком того, благопристойного общества, которое само по рукам и ногам было опутано тысячью нелепых условностей и предрассудков, порождающих лишь лицемерие и ханжество. И еще он понял, теперь уже окончательно, что обманывался, когда пытался укрыться от самого себя в тихом уголке Кордильер. Грешно обманывать других, себя обмануть невозможно: это равносильно сумасшествию.

Но почему он решил, что полковник пришел дать ему свободу?

— Сэр, — спросил он, — вы надолго задержите меня? Траутмэн понял вопрос Рэмбо и улыбнулся.

— Это будет зависеть только от тебя, мой мальчик. В мире еще так много несправедливости.

— Я вас понял, сэр, — ответил Рэмбо улыбкой на улыбку. — Позвольте только переодеться.

Он прошел в мастерскую, сбросил с себя комбинезон, натянул старые джинсы, набросил на клетчатую ковбойку потертую джинсовую куртку и взял с верстака свою видавшую виды сумку с термосом. Хозяин молча наблюдал за ним, не понимая, что происходит. Рэмбо прошел мимо него и в дверях остановился.

— Хозяин, я очень благодарен за все и, кажется, не остался вам должен. Прощайте, я тороплюсь.

Траутмэн уже сидел за рулем. Рэмбо сел рядом и бросил сумку на заднее сиденье.

— Куда ты меня приглашаешь? — спросил Траутмэн.

— К себе домой, сэр. Придется вернуться в Тусон. Траутмэн развернулся, и в последнюю минуту Рэмбо увидел своего хозяина, который взмахнул рукой и хотел что-то крикнуть, но, видимо, увидев на дверце знак армии США, сразу же раздумал.

— Этот домик, сэр, — плата правительства за страдания и смерть Джека Смита.

Рэмбо сидел с полковником Траутмэном за столом на уютной застекленной веранде и задумчиво смотрел на клумбу, которая занимала большую часть чистого ухоженного дворика. Цветы на ней уже увяли, осыпались, и она напоминала теперь могильный холм, от которого веяло тоской и печалью. Эту клумбу Рэмбо соорудил с миссис Смит в память о Джеке. И когда Рэмбо носил для нее землю, он и сам не знал, что у него получится: клумба или могильный курган.

— Еще кофе, сэр?

— Спасибо, Джони, не надо. Значит, ты теперь домовладелец?

— Миссис Смит завещала мне все свое состояние, ведь я заменил ей сына. А кроме меня у нее никого не оставалось.

— И большое состояние?

— Все, что вы видите, сэр, — плата за Джека. Но я не могу этим пользоваться только потому, что я жив, а он погиб. Это несправедливо.

— И что же ты решил?

— У Джека была невеста. Он очень любил ее. Она тоже любила его. И они не виноваты, что так все получилось. Теперь она — мать взрослых детей. Думаю, этот домик по праву должен принадлежать ей. Пусть хранит память о Джеке.

— Ты правильно решил, Джони. И потом… Мне показалось, тебя не слишком-то устраивает Тусон. Или я ошибаюсь?

Рэмбо внимательно посмотрел Траутмэну в глаза.

— Скажите, сэр, что у вас на уме?

И Траутмэн, откинувшись в плетеном кресле, неожиданно громко рассмеялся. Рэмбо впервые услышал смех полковника. Он считал, что самое большее, на что способен Траутмэн в проявлении своих чувств, так это на сдержанную улыбку. Оказывается, Траутмэн умеет еще и смеяться, да так заразительно и искренне, что Рэмбо, глядя на него, улыбнулся, но сразу же согнал улыбку с лица. Может, он сказал что-то не то?

— Чем я вас рассмешил, сэр?

— Прости, малыш, я не хотел тебя обидеть, — Траутмэн вынул из кармана платок и вытер слезы на глазах. — Просто я подумал, что скоро нам с тобой не нужно будет разговаривать: достаточно посмотреть друг другу в глаза, чтобы понять, что у кого на уме. Рэмбо смутился и покачал головой.

— Вы правы, сэр. Видно, так оно и есть. Но ведь иной раз словами и не выразишь то, что могут сказать глаза. К тому же глаза не лгут.

— Боже мой, малыш, уж не стал ли ты писать стихи? — Траутмэн чуть улыбнулся, так, чтобы не обидеть Рэмбо.

— Нет, не стал. Но то, что здесь в самом деле можно свихнуться, это точно. Скажите сэр, — Рэмбо обвел вокруг рукой, — неужели вот это все и называется счастьем?

Траутмэн посмотрел на своего ученика с такой невыразимой печалью, с такой болью, что Рэмбо почувствовал себя неловко. Неужели он действительно потерял себя, растворился среди других, если стал задавать такие идиотские вопросы? А все это от того, что ленивая жизнь оставляла слишком много времени для праздных размышлений. И размышления эти, хотел он того или нет, принимали направление, общее для образа мыслей тех людей, которые окружали его.

— Значит, я угадал, — сказал наконец Траутмэн после долгого молчания. — Тусон не для тебя, сынок. Ты ведь и сам не хочешь, чтобы твои мозги заросли свиным салом.

— Поэтому я и спросил, сэр, что у вас на уме, — вздохнул Рэмбо.

— Да-а, протянул задумчиво Траутмэн, — ты уже научился и вздыхать, как хозяйка, которая забыла купить салат к обеду. Мне это не нравится, малыш. Поэтому я предлагаю тебе завтра прокатиться со мной. Это недалеко — по соседству. Если тебя что-то не устроит, ты сможешь сразу же возвратиться в Тусон.