Фуад повернулся, но Абдолла-хан остановил его.

— Подожди, Фуад, — сказал он. — Так ты полагаешь, мне не следует ехать за Али в Тегеран?

— Не следует, саркар. Али сказал, что у представителя Ральфа Пери остались кое-какие неувязки с банком.

— Но ты сказал — это несерьезно? — напомнил Абдолла-хан.

— Несерьезно, саркар. Обычная волокита.

— Ну хорошо. Иди.

Фуад вышел, а Абдолла-хан взял из тайника под подоконником ключи, прошел в конец длинного коридора, открыл одну за другой две стальные двери и очутился в небольшой комнате без окон, напоминающей пустую бетонную коробку. Он включил свет, поднял за кольцо люк в углу комнаты и стал спускаться по каменной лестнице.

По обе стороны длинного бетонного коридора, освещенного редкими электрическими лампочками, были расположены камеры. Никто, кроме самого Абдоллы-хана и его верного помощника Фуада, не знал, кто в них находится. В прежние времена они не пустовали никогда. А кто мог знать, пустуют ли они сейчас? Того, кто попадал сюда, выносили потом в брезентовых мешках через единственную дверь, которую охраняли снаружи сарбазы — солдаты. Внутри охрану не держали, потому что в ней не было нужды, — из этого каменного мешка никому еще не удавалось бежать ни при старой, ни при новой власти. Чтобы несчастные узники не могли задохнуться раньше отпущенного им срока, все подземелье было оборудовано несложной системой бадгиров вентиляционных труб, — традиционным устройством всех иранских домов.

Камеры не походили одна на другую, как номера в любой гостинице. Были здесь просто каменные коробки без единого предмета, не считая вмурованных в стену лампочек, но были и камеры с кроватями, столиками, стульями и даже набором старых газет и журналов. Они предназначались для важных особ, которых не следовало сразу доводить до отчаяния, сохранив им возможность рассуждать здраво и трезво. Том Пери находился именно в такой камере.

Когда Абдолла-хан открыл дверь, Том лежал на кровати и не обратил на него ни малейшего внимания. И только врожденный такт все же заставил его лениво подняться и сесть.

— Здравствуйте, Пери, — Абдолла-хан улыбнулся и показал рукой на стул. — Вы позволите?

— Будьте столь любезны, — усмехнулся Том.

— Как вы себя чувствуете? — участливо спросил Абдолла-хан, усаживаясь. — Простите, что с вами так обошлись, но обстоятельства вынуждают.

— Обстоятельства всегда выше нас, — согласился Том и спросил: — С кем имею честь?

— Абдолла-хан, — он слегка склонил голову. — Я веду переговоры о вашем освобождении. Думаю, сегодня же, как только вернется наш посредник между мной и вашим отцом, мы все и уладим. Аятолла не карает тех, кто доказывает делом свою приверженность исламской революции. Я принес вам хорошую весть?

— У меня нет слов, господин Абдолла-хан, — улыбнулся Том.

Он улыбался, а ему хотелось броситься сейчас на этого "господина" и задушить собственными руками. Когда его привезли сюда, он очнулся и опять увидел перед собой лицо Фуада, ему так же хотелось задушить его. Но нескольких коротких минут наедине хватило, чтобы Том смог полностью довериться ему: Фуад назвал имя Рэмбо, который пришел за ним, и этого было достаточно. Теперь Том должен был лишь во всем соглашаться с этим "господином" и не позволять себе ничего лишнего.

— У меня нет слов, — повторил он.

— Ну, слова здесь и не нужны, — тихо засмеялся Абдолла-хан. — Наши бедные чиновники…

— Я знаю, что вы имеете в виду, — перебил его Том. — Господин Фуад говорил мне об этом. Кстати, это его настоящее имя?

— Ну, конечно, — улыбнулся Абдолла-хан. — А вам знаком некий Камаль? Правда, я тоже не знаю, настоящее ли это его имя.

— Безусловно! Камаль большой друг моего отца. Если посредником служит Камаль, можете считать, что дело сделано.

— Ну и прекрасно, — Абдолла-хан поднялся. — Я послал за ним, и скоро он будет здесь. Да сохранит вас Аллах.

Том уже не слышал, как дверь за Абдоллой-ханом закрылась, как в замке повернулся ключ. Он думал о Камале — о Рэмбо. Он не мог знать, что задумал Рэмбо, какую роль во всем этом играет Фуад — приближенный человек Абдоллы-хана. Он только верил. Верил в то, что для Рэмбо нет ничего невозможного, и значит, он поможет ему, спасет. И он стал молиться.

Пилот посадил самолет там же, где в прошлый раз высадил своего пассажира — у крайних домов Тебеса. Он выключил мотор и стал ждать. Но прошел час, и никто не появился. Господин Фуад не объяснил ему, должен ли он просто ждать этого Камаля, или же обязан найти его. Господин Фуад сказал: "Лети в Тебес и привези господина Камаля". Больше он ничего не сказал. Значит, главное — привезти. И если он сам не идет, его нужно найти.

И тогда пилот спустился на землю и пошел в город. Солнце стояло над головой и палило так нещадно, что скоро пилот почувствовал себя дурно. На свое счастье, он сразу же встретил полицейского.

— Здравствуйте, господин. Добро пожаловать в наш город, — полицейский улыбался так, словно встретил родного брата. — Теперь вы сами решили отдохнуть у нас? И правильно сделали. Тебес — лучший город в мире. Это единственное место в этих краях, где растут финики и цитрусовые. Поэтому все иностранцы…

Пилот поднял руку и застонал — его и без этих речей мутило.

— Остановитесь ради Аллаха! Я прилетел не отдыхать. Я прилетел за человеком, которого оставил здесь в прошлый раз.

Прекрасный был человек! — вспомнил полицейский. Ему очень понравился наш город и пустыня. Он любовался отсюда Деште-Кевиром.

— Почему вы сказали был? Он что умер?

— Что вы такое говорите! Почему умер? — вытаращил глаза полицейский. — Он собирался совершить паломничество в Мешхед, но так был восхищен нашим городом, что…

— Так где он сейчас? — оборвал его пилот раздраженно.

— Кто? — не понял полицейский.

— Тот человек, который собирался в Мешхед, — сдерживая раздражение, напомнил пилот.

— Как где? — удивился полицейский. — Он сразу же пошел в чайхану. Куда же еще?

— И что он — до сих пор сидит в чайхане? — пилот уже совсем ничего не соображал.

— Зачем сидит? — обиделся полицейский. — Хочет сидит, хочет гуляет. Разве у нас негде погулять?

— В какую чайхану он пошел? Где это?

— Я мог бы проводить вас, если бы не был так занят, — полицейскому совсем не понравился этот человек, который все время не дает говорить и не интересуется его городом, и он махнул за плечо рукой. — Там, в парке Гольшан.

Пилот поплелся вдоль длинной узкой улочки и вскоре вышел к парку. Дойдя до первого же арыка, он опустился на колени и долго плескал себе холодной водой в разгоряченное лицо. Потом увидел чайхану и поднялся к ней по террасовым уступам. Чайханщик встретил его широкой улыбкой, а это уже стало раздражать пилота, — чему в такую адскую жару можно улыбаться?

— Господин хочет пообедать? — спросил чайханщик.

— Нет, принеси мне кувшин дуга, — пилот снял ботинки и сел на разостланный ковер. — Как тебя зовут?

— Давуд, господин. А может быть, яичницу?

— Можно и яичницу, — пилот только сейчас, в тенистом парке, почувствовал, как проголодался. — И кусок жареной баранины, добавил он вслед Давуду.

Пока жарилось мясо. Давуд принес дуг и поставил перед гостем яичницу.

— Скажи мне, Давуд, — спросил пилот, выпив две чашки дуга подряд, — три дня назад у тебя был гость. Где он сейчас?

— Какой гость? — удивился Давуд. — У нас здесь всегда гости.

Он сразу понял, о каком госте спрашивает этот господин, который не очень-то ему понравился. Понял он, что и мозги у господина разжижены не только от жары, и решил пошутить.

— Если вы говорите об арабе по имени Камаль, уважаемый, то я его помню. Красивый араб, высокий, сильный.

— Ну, конечно, о нем! — пилот был явно обрадован, что наконец-то ему удалось найти этого Камаля. — Где он?

— Я думаю, уважаемый, — вздохнул Давуд, — он уже в Ширазе.

— Что ему делать в Ширазе? — удивился пилот.